«Если в четырех концах города с двухмиллионным населением с абсолютно разными людьми происходят совершенно разные вещи, то опытный читатель, конечно же, предположит, что все как раз наоборот и эти события, несмотря на свою непохожесть, тесно связаны между собой. И будет прав, потому что у писателя нет возможности описывать линии судьбы всех людей, живущих в данном городе. И если уже он выбрал только этих, то для чего-то они писателю понадобились.
– Так всегда происходит в книгах. В жизни же все иначе, – скажет тот, кто умеет читать, но не является читателем.
И будет не прав, потому что в жизни как раз все так плотно соотносится друг с другом, что является неразрывным целым. И любое событие, происходящее с конкретным человеком, связано посредством среды как с самой средой, так и с ее отдельными элементами и, прежде всего, с элементами одного рода. А раз речь идет о конкретном человеке, с которым сие событие произошло, то таковыми являются другие люди.
Поэтому нет нужды спрашивать, по ком звонит колокол. Он звонит по тебе.
Но наш разум похож на гаишника, который может только «отнимать и делить». И в его представлении все выглядит случайным и не имеющим связей с другими событиями…»
Так рассуждал Петр Налыгов, молодой ученый-физик, завязывая шнурки на кроссовках перед тем как выйти из квартиры на утреннюю пробежку. Рассуждал, не предполагая, как он близок к тому, что называется истиной.
Петр вышел из подъезда, бросил взгляд на дорожку, которая вела к соседнему дому, огибала его и выходила к тыльной стороне парка. Потом демонстративно согнул ноги в коленях и лениво побежал в сторону от своего подъезда.
Углубленный в свои рассуждения, он не заметил, что на лавочке возле соседнего подъезда, несмотря на раннее утро, сидит довольно прилично одетый человек и делает вид, что не замечает Налыгова.
Когда Налыгов скрылся за соседним домом, человек набрал номер мобильника и произнес:
– Он вышел.
– Он только вышел или уже ушел? – переспросил голос, искаженный микрофоном мобильника.
– Уже ушел, – раздраженно ответил человек, поднимаясь со скамейки.
* * *
Владик Морозов, бывший лектор общества «Знание», а ныне респектабельный сотрудник консалтинговой фирмы «Форес», пил кофе.
Владик был похож на старого мальчика. Так как сохранил свои волосы и даже прическу «под битлз», правда, волосы эти были уже не иссиня-черными, как тридцать лет назад, а напоминали соль, перемешанную с перцем.
Как многие историки, он до девяностых специализировался на проблемах научного коммунизма. После заделался политологом и специалистом по гуманитарным технологиям. Надо отдать должное, Владик, несмотря на свой солидный возраст, а было ему слегка за пятьдесят, всегда был на коне.
Он был первым в рядах застрельщиков и строителей коммунизма и активно тянул туда сомневающихся. Затем переместился в первые ряды строителей капитализма. И так же активно стал агитировать окружающих за переход на рельсы рыночных отношений.
Один из его коллег по истфаку говорил, что Владик – реальная иллюстрация известного афоризма о том, что истинный коммунист может и должен колебаться вместе с линией партии, а капиталист вместе с парадигмой социального развития. Такой модный околонаучный оборот появился на рубеже девяностых. Правда, потом он канул в Лету, оставив после себя только анекдот:
«Встречаются два слесаря.
– Ты что, с женой разводиться задумал? – спрашивает один другого в девяностые годы.
– Да.
– А почему?
– Мне ее парадигма не подходит, – отвечает второй».
Обладал Владик и хорошей памятью: не только цитировал наизусть Маркса, Энгельса, Ленина, но и помнил всех своих вольных и невольных обидчиков. То есть был злопамятным.
Вчера, например, он полемизировал в бывшем обществе «Знание» с физиком Налыговым, и тот нелестно прошелся по поводу пафосности его речей. Тем самым сразу попал в черный список, который Морозов составлял в своей душе. Именно в душе, а не в уме. Потому, что ум холоден, а душа горяча, и к ней лучше прикипает все плохое.
Вспомнив о вчерашнем споре с молодым выскочкой-физиком, он еще раз пережил несколько неприятных секунд. Перед ним возник образ оппонента – тонное скуластое лицо, большие очки.
– Ботаник, – вслух обозвал оппонента Морозов.
Он и хотел было продолжить заочное унижение вчерашнего визави, но… тут раздался звонок в дверь.
Разумеется, это не могли быть люди с улицы, поскольку в данном случае сработал бы домофон. Владик поднялся из-за стола, прошел к двери и заглянул в волчок. Увидев хотя и искаженные линзой вполне приличные физиономии двух рабочих в комбинезонах от ЖЭКа, открыл дверь. Но пока он дверь открывал, рабочие успели напялить на головы шерстяные маски. И это настолько шокировало Морозова, что он даже не сделал шага назад, когда ему сунули в нос мокрую тряпку и стали считать:
– Раз, два, три…
На цифре семь его сознание помутилось, он отключился и уже не видел и не слышал, как его аккуратно поместили в большой мешок для мусора, понесли вниз по лестнице.
Вся эта операция заняла не больше четверти минуты. И все было бы нормально, но похитители не знали, что в спальне у Морозова нежилось в постели не совсем юное создание по имени Лена Копчикова. Как только за похитителями захлопнулась дверь, она вскочила с постели, подбежала к окну и выглянула во двор. «Рабочие» погрузили мешок из-под мусора в багажник, машина тронулась. А Лена побежала искать бумагу и ручку, чтобы записать номер машины, на которой увезли ее возлюбленного.
