Моя вторая командировка в этот поволжский город подходила к концу. Дело было тягостное – мать и дети убили мужа-отца. Знакомые менты разрешили поговорить с подследственными. Обычно до суда это не дозволяется.
Дочь и сын подробно рассказали, почему решили избавиться от родителя. Сын после года службы сбежал из армии. Прятался у родственников в деревне. Отец настаивал, чтобы дезертир вернулся, в противном случае грозил заявить. Дочь оставляла на ночь жениха. Отец считал, что это бардак. Жене, транспортной ревизорше, мешал путаться с мужиками по месту работы, в таксопарке. Однажды ударил сына за то, что тот надел его новые туфли. Потом отказался купить ему мотоцикл, хотя деньги были. Двенадцатилетней дочери отвесил пощечину, когда она нечаянно уронила на пол хомячка.
Жена и детки сначала заказали мужа-отца. Но киллеры пожадничали – задрали цену. Тогда, чтобы не тратиться, решили убить сами. Один раз насыпали в чай лошадиную дозу снотворного. Через двое суток глава семейства каким-то чудом проснулся. Другой раз подмешали в еду крысиного яда. Муж-отец помаялся болями в желудке, но снова выжил. Тогда, озверев от такой живучести, напали на него, сонного, и задушили.
Злоба близких – есть ли что-нибудь страшней?
Оставалось поговорить с зачинщицей убийства. Зовут ее Римма. Она сидит передо мной в комнате для допросов. Достает из полиэтиленового пакета куски пахучей вареной курицы, складывает туда же объеденные кости.
Ест Римма не закрывая рта. Виден язык с белым налетом, перекладывающий пищу, ровные зубы с частицами еды. Смотрит на меня не мигая, будто гипнотизирует. Я смотрю на нее. Ломброзо отмечал у преступниц искривленный или приплюснутый нос, западающий подбородок, петлистые уши, косоглазие… На Римме этот умник облажался бы по полной программе. У нее нормальное, симпатичное лицо, какое можно увидеть в школе, больнице, парламенте.
– Спрашивайте, – подгоняет Римма.
А мне хочется, чтобы она сама сказала. Без моих вопросов. Что она сейчас думает о том, что произошло. Я смотрю на нее с нескрываемым отвращением. Она перестает жевать. Откладывает пакет с недоеденной курицей в сторону.
– Ну, о чем еще говорить? Он всех достал. А потом решил уйти и оставить нас ни с чем. Квартира, дача, машина, два гаража были нажиты им еще до нашего брака. Но он не хотел поделиться. Придумал, как это сделать. Мы защищались от него. Вот и все.
Выгода бывает сильнее дружбы, любви, семейных уз. А еще человеку бывает выгодно казаться не таким, каков он на самом деле. Как же мне это знакомо.
Громко зову конвойного. Парень в форме возникает на пороге. Молча выхожу, неловко оттеснив его плечом. Нервы… Непрофессионально. Если уж взялся писать о гадостях жизни, держи себя в руках. Наверное, просто устал. Надо переключиться на другую тему. Но какую? О политике я писать не люблю и не умею, а учиться уже поздно. А о чем еще писать, чтобы тебя читали? Сейчас вообще не поймешь, что людям надо, какая умственная пища. Но о преступлениях еще читают. Вот и тяну эту лямку.
* * *
Больше дел нет. До самолета часа полтора. Еду в аэропорт. Уже в пути вспоминаю о метелке Даше Новокрещено вой. Нахожу в записной книжке ее адрес.
Впервые я увидел Дашу, когда был в этом волжском городе в прошлый раз. Случайно попалась на глаза в СИЗО. Пигалица – метр с кепкой, короткая стрижка с челочкой – под мальчика. Но характер… Сколотила из таких же пятнадцатилетних девчонок шайку. Сами назвали себя почему-то метелками. Занимались гоп-стопом, раздевали сверстниц. «Одеваться хочется, а купить не на что», – по-детски объяснила Даша.
Лично меня она удивила не ночными похождениями, а коротенькой справкой в уголовном деле. В школе ее считали конченой. Крестик даже себе на мизинце выколола – знак, что неисправима. Распространяла слух, что живет с известным «автором»[1]. Но, как оказалось, девочка только изображала себя распущенной.
Врачебная комиссия удостоверила физиологический факт: обследованная несовершеннолетиям гражданка – девственница. Справка произвела неизгладимое впечатление на судей. Дали ей за гоп-стоп всего три года, и еще с отсрочкой приговора.
И вот прошло несколько месяцев. Договариваюсь с таксистом – он обождет. Вхожу в обшарпанный подъезд. Дверь в квартиру Даши полуоткрыта. Слышны детский плач и ее голос. Возникаю в дверях, как привидение. Даша смотрит ошарашенно. Не ожидала, что выполню обещание и навещу ее при случае.
Странно. Она еще бледней, чем тогда, в следственном изоляторе. Но быстро приходит в себя, выдавливает улыбку.
– Приветик!
Осматриваюсь. Двухкомнатная квартира пуста, шаром покати. Одни матрацы на полу, сложенные стопкой, как в спортзале маты.
– Переезжаете?
Даша усмехается.
– Ага, переезжаем. Родители все продали, алики несчастные.
Рассматриваю детей. Не истощены, но точно голодные.
– Тухленько нам… вот и ревут, – подтверждает Даша. – Да заткнитесь вы уже! – без зла прикрикивает она на брата и сестренку. – Как же мне скучненько! – вырывается у нее. – Как я хочу в тюрьму! Просто мечтаю.
Вынимаю из бумажника все, чем богат. На неделю им троим хватит.
