Через стекло я мельком увидела Амелию Страуб. Затем дверь распахнулась, и я шагнула внутрь.
– Дельта, дорогая! – Она пристально смотрела на меня большими карими глазами. – Я так благодарна, что ты смогла добраться до нас в такую бурю. – Она драматично взмахнула рукой, указывая за окно.
Мы виделись впервые, но теплота в ее голосе была подобна той, что возникает при общении со старым другом. Амелия явно мне симпатизировала.
За ее спиной, будто подсвеченная сверху, виднелась изящная лестница с балюстрадами из стекла и поручнями из бронзы. Широкий коридор тянулся через весь дом, так что даже от входной двери я могла видеть сверкающую кухню и три раздвижные двери из стекла и стали, за которыми располагались терраса и задний двор. Роскошный особняк с фасадом в неогреческом стиле я видела не в первый раз – нашла в сети его фотографии «до» и «после» перестройки, сделанной Амелией и ее мужем Фритцем. Но фотографии едва ли передавали все впечатление. Окинув взглядом дом, я словно увидела серию картин, каждая из которых восхитительна. Лестница и сама по себе была настоящим произведением искусства, а в интерьере просто поражала воображение.
Амелия повесила мое пальто в шкаф рядом с явно дорогой блестящей пурпурной курткой. Тонкие, изящные руки женщины грациозно порхали в воздухе, пока она рассказывала мне – в наиболее выразительных эпитетах, – как восхищена моими работами.
Хозяйка провела меня в дальнюю часть дома, где за длинным столом, вроде тех, что стоят на фермах, сидели несколько девочек, а перед ними стоял десяток пластиковых контейнеров с бусами и цепочками. По смутному сходству с Амелией – черты лица, тон кожи, осанка, прическа – я догадалась, кто из них одиннадцатилетняя Натали Страуб. Фотографируя, я часто скрываю недостатки людей при помощи правильно выставленного света, но у Натали недостатков не было, хотя и особо ярких черт тоже. Она была высокой и всегда прижимала руки к телу, будто ей некомфортно занимать слишком много места. Можно сказать, что лицо в целом не запоминающееся, если бы не проницательные серые глаза. Это меня обрадовало, я всегда ищу искорку во взгляде. Если же объект съемки витает в облаках, то фото получаются безликим.
Маленькая девочка справа от Натали постоянно убирала мешающиеся рыжие волосы. До меня доносились обрывки их разговора, в основном касающиеся отдыха на День благодарения. «Монток[1], – говорила одна из них, – нереальные пробки».
У Натали овальное лицо, светлая, полупрозрачная кожа и невзрачные русые волосы. Я с уверенностью могла сказать, что мать отведет ее в салон на окрашивание, как только ей исполнится тринадцать, может, и раньше. Родители всегда хвастаются успехами дочерей в учебе, спорте, музыке или рисовании, но гордиться внешностью считается неприличным. Хотя, конечно, любой матери хотелось, чтобы ее ребенок был красивым.
Я работала семейным фотографом почти десять лет. Начала ассистентом на свадебных фотосессиях, но настоящий талант у меня оказался к съемкам детей. Родителям нравились мои кадры, ведь на них они видели воплощение своих мечтаний и планов. Скорее всего, их дети никогда не станут идеальными, но мои фотографии дарят им иллюзию успеха.
Белые мраморные столешницы и белая плитка на стене контрастировали с мебелью из темного дерева и подвесными стеклянными шкафчиками. Симпатичный мужчина, который, как я предположила, и был Фритцем Страубом, открыл холодильник и достал две банки пива. Одну из них он предложил темноволосому молодому мужчине – думаю, это кто-то из его коллег.
Я достала камеру и сделала несколько кадров. Чтобы получить хорошие фотографии, мне нужно верить в красоту человека в моем объективе. Если я ее не вижу, то камера – тем более, а значит, и никто другой не увидит. В моих глазах люди всегда прекрасны, и, даже если сперва мне так не кажется, я заставляю мозг переключаться. В случае с Фритцем и стараться не пришлось: рыжеватые волосы, волевой подбородок, зеленые глаза сверкают настолько ярко, что это заметно даже сквозь стекла очков.
Мне показалось, что Фритц рассказывает о чем-то личном: он понизил голос и повернулся спиной к выходу, поминутно оглядываясь через плечо, чтобы убедиться, что никто его не слышит. Я стояла достаточно близко, чтобы при желании разобрать слова. Меня часто не замечают, как и прислугу, словно я лишь выполняю функцию. Люди не задумываются, что я все вижу и слышу. Когда-то я даже обижалась в таких ситуациях, но со временем научилась их ценить.
Несколько минут спустя, когда Фритц все-таки заметил мое присутствие, я развернулась и вышла из огромной комнаты с высокими потолками, которая занимала всю заднюю часть дома. Пройдя через домашний кинотеатр, я вошла в библиотеку в передней части дома, где перед камином сидела Амелия в окружении четырех девочек, преданно на нее смотрящих. Это меня даже удивило: все-таки одиннадцатилетние дети обычно предпочитают общаться между собой, а не со взрослыми. Но Амелия была настолько яркой личностью, что с ней все было иначе. Игнорировать ее было невозможно, отчасти и потому, что она хотела быть заметной.