Ничего сложного: берешь рохлю, подкатываешь к поддону, нажимаешь рычаг, закатываешь под поддон, активируешь рычаг.
Вуаля – поддон на рохле. Затем перемещаешь это «транспортное средство» в цех холодного хранения, к стеллажам с курицей: головы, ноги, крылья, субпродукты, грудка – тонны упакованной в коробки курицы. Надо надеть ватник, иначе – простатит. В цеху температура – минус десять. Всегда.
Выкладываешь на поддон первый ряд – влезает четыре коробки, килограммов по десять каждая.
Затем берешь решетку – обычная деревянная решетка, которую мужики делают за сараем дезинфекции: четыре жерди, скрепленные гвоздями для прочности.
Так вот, кладешь решетку на первый ряд курицы. Поверх решетки – второй ряд курицы. Затем опять решетку – и повторяешь, пока не уложишь четыре ряда куриных коробок.
Потом пулей выскакиваешь из цеха, не забывая закрыть дверь, и тащишь рохлю к погрузке. Там уже вручаешь все это богатство экспедиторам, которые грузят мясо мертвых кур в машины и развозят по городским магазинам.
Возвращаешься в цех и повторяешь процедуру.
Ничего сложного. Работа два через два. По двенадцать часов. Постоянно крутишься туда-сюда. Жаль, что бросил курить: мужики хоть пять или десять минут имеют с перекуров. Тем, кто здоровый образ жизни ведет, – болт. Ну, мне то есть.
Меня даже подкалывают, мол: «Эй, Пират (это кличку мне такую дали), курить пойдешь?». И ржут.
Так-то они не со зла, конечно. Да и стараются по-доброму ко мне относиться в силу специфики своего понимания межличностных отношений.
Над инвалидами все-таки грешно смеяться. Я-то в ответ улыбаюсь и отшучиваюсь тоже, но очевидно, что между нами некая незримая стена – как ни крути, мы люди из разных миров: я ангел, павший в ад, а они обитают здесь постоянно. А может, эти мысли – всего лишь остатки былой гордости, которую со скоростью света сдувает суровая реальность, словно налет пыли.
Пиратом меня называют, потому что левый глаз мой полностью ослеп. Правый же имеет -12 диоптрий.
Поэтому и работаю здесь: самое простое собеседование в жизни. Это вам не на Тверской, в Бизнес-центре, пройти десяток кадровых менеджеров… Это Онская Птицефабрика, бл*.
Ну и еще, конечно, можно спрятать свой недуг. Мало кто готов такого инвалида, как я, взять на работу: мало ли что, вдруг потом проблемы будут? Люди боязливые у нас.
Ну хоть так. На хлеб с маслом хватает, и ладно.
Проблемы с глазами были у меня давно, еще с детства. Я уже привык. Тридцать лет все было более-менее честно: носил линзы или очки.
Последние два года стало тяжеловато – начал замечать нарушения: то волны бесконечные вокруг, то искажения света, то фокусировка пропадает и глаза постоянно слезятся.
В больницу обратился, а там вилы: или приходите с 8 до 15 часов, или платная клиника.
Первый случай, конечно, был невозможен: или ты в столице зарабатываешь деньги, или тратишь их на лечение. Естественно, в рабочие дни я нарасхват – в больницу пойти некогда.
Платные же медицинские услуги граничили с шарлатанством: тяжело доверять врачу, который читает тебе твои анализы по бумажке, когда ты и сам читать умеешь.
«Вылечили» в итоге – левый глаз полностью ослеп.
Работа глазами стала резко противопоказана.
Из перспективной юридической фирмы сразу пришлось уйти. Никаких трагедий, сюсюканий и прочей драмы: не вышел пару раз на работу – пошел вон.
Устраивался на менее оплачиваемую – но глаза болят за компьютером очень сильно, а без работы за компьютером какой же ты юрист?
Наложились и семейные проблемы: жена охладела ко мне уже давно, но это обстоятельство компенсировалось бесконечными поездками по заграницам, дорогими телефонами, машинами и прочими атрибутами нормальной жизни.
Когда прежний заработок стал невозможен, супруга, вильнув хвостом, прыгнула в первый попавшийся «Бентли». Благо, за собой она следила и ее задница с грудью все еще могла внушить неподдельный интерес всякого рода лицам.
Конечно, первые полгода она пыталась играть в порядочную женщину, на чьи хрупкие плечи свалилась тяжкая доля. Однако энтузиазм в ее глазах быстро угас, а перспектива потерянной жизни перечеркнула какие-либо воспоминания о былых чувствах, если они вообще были.
На самом деле, без сарказма, я не винил ее. Не каждый человек может смириться с тем, что молодая красивая жизнь закончилась и остаток своих дней придется провести в нищете с полуслепым мужем.
Я даже воспринял это как-то спокойно, ни о чем не жалея. Можно даже сказать, я воспринял это с облегчением: беги, убегай, мой Лисеночек, и вспоминай с теплотой наши прожитые годы.
Сбережения мы поделили. На свою часть я купил себе небольшую долю в квартирке на окраине столицы. По документам, конечно. По факту это была самодельная студия. Ну, модно так сейчас делать: берешь двушку, делаешь в каждой комнате туалет – вуаля – трехкомнатная студия (кухню тоже делают комнатой).
Понятно, что никто такую перепланировку не согласует, да и потом могут быть проблемы, но я не парился, потому что слишком устал париться.
Главное, что комнатка была на одиннадцатом этаже.
Часто просыпаясь в холодном поту ночью, когда мой живой глаз еще не мог приспособиться к темноте. Лежал какое-то время, объятый ужасом: вот и все, этот момент наступил – второй глаз ослеп. Ничего не оставалось, как встать с кровати, подойти к окну, нащупать пластиковую ручку и…
