Я приехала в Оксфорд в конце лета. Учеба оказалось значительно проще, чем я рассчитывала, а доля иммигрантов и просто бездельников, слонявшихся по городу в поисках развлечений – значительно больше.
Первые несколько месяцев я гуляла и осматривалась. После многолюдной и нервной Москвы этот город, да и вся Англия, мнились раем на земле. Две центральные улицы Оксфорда, пересекающиеся под прямым углом, застроены зданиями из золотисто-песочного камня. Кое-где он потемнел и покрылся пыльными дождевыми подтёками, кое-где так крошится, что городской совет постановил закрыть балконы и рельефы мелкой сеткой. Несмотря на стеклопакеты, вывески, и туристическую толчею, эти дома очень хороши, особенно под солнцем. Они приглушенно мерцают, и в ясную погоду город накрыт полупрозрачной смутно-радостной дымкой.
Оксфорд – город симпатичный. Именно что симпатичный – он сразу вызывает приязнь, приправленную некоторым недоверием. А потом наступает мучительное разочарование. Британцы оказались народом злым, скрытным и совершенно не собирались принимать русскую студентку с заикающимся английским в свои великосветские ряды.
Я погрузилась в созерцательное одиночество. Мне не хватало легкости, не хватало радости. Я стала страстно учиться: чтобы не думать, я читала Сартра и Фуко. Белый мысленный шум глушил связи и рассуждения. Паршивое это было время: скучное, нескладное, завистливое. Я читала книги и завидовала тамошней погоде, какой бы они ни была.
Я жила на втором этаже, в крохотной комнате. В ширину она была настолько тесной, что, ляг я поперек, макушка упиралась бы в одну стену, а ноги – в другую. Длину составляли кровать и стул. Прямо напротив двери было окно, выходящее на улицу, по которой днем сновали автобусы и велосипедисты, а ночью околачивалась местная организованная преступность: пять-шесть коротко стриженных парней в капюшонах. Их цель была мне не ясна: они не грабили и не воровали, но для торговцев наркотиками вид у них был слишком воинственный. Может, это были профессиональные забияки, ждущие повода помахать кулаками.
У меня родилось подозрение, что в Оксфорде есть свой Бойцовский Клуб. Представлялись долговязые создания в твиде и шелке, с волосами цвета соломы и глазами того оттенка, который они сами называют стальным, но который для непосвященного обывателя больше напоминает постную овсянку на воде.
Еще из моего окна было видно дерево, и одно, что особенно любопытно. На одном дереве хорошо наблюдать смену времен года, и я успела, можно сказать, к началу представления. Когда я приехала, дерево устроенно и по-деловому перебирало крупными темно-зелеными листьями. Спустя неделю на нем появился плешивый желтый. Оно старилось и мне казалось, что я старюсь вместе с ним.
Прямо под моей комнатой располагался "консервативный клуб" – непередаваемо унылое место, куда почтенные англичане за шестьдесят приходили по выходным выпить пива и поплясать под кантри. Из ночи в ночь дождь гудел крышей. Внизу танцевали. К середине октября я ненавидела Оксфорд.
Тогда-то мы и подружились с Максом. Он жил в Англии с пятнадцати лет и терпеть ее не мог. Ругал мать, отправившую его учиться против желания, и, разумеется, не учился. Вместо этого он напивался: раз в два дня летом и каждый день зимой – тратил все полученные на месяц деньги в первую неделю и ввязывался во все драки, которые мог найти. Он искренне презирал тех, кто занимался делом, не употреблял запрещенных веществ и не горланил под окнами колледжей матерных англо-русских частушек. Его безразличие ко всему, кроме своего веселья, сначала неимоверно раздражало меня, тогда ярую гуманистку и карьеристку, которая уж конечно не стала бы бездумно тратить родительские деньги на клубы и вечеринки. Но он был очарователен и, главное, с ним можно было до умопомрачения говорить о Москве и о будущем. К тому же он жил на одной улице со мной.
Когда однажды вечером Макс позвонил и попросил угостить его сигаретой, это было в порядке вещей. У него никогда не было денег, иногда из-за каких-нибудь банковских неурядиц, но чаще из-за его собственного неумения с ними обращаться. Курил он много, очень много, а сигареты в Англии – практически роскошь. Когда я спустилась во двор с пачкой «Мальборо» в одной руке и кружкой чая в другой, он неожиданно позвал меня в клуб. Я, от скуки, согласилась, и в автобусе состоялся наш первый разговор по душам. У него был обожаемый брат семи лет, мама, которой он помогал выбирать краску для волос, оставленная в Москве девушка и сахарный диабет. В тот вечер мы возвращались домой обнявшись, и едва держались на ногах.
Постепенно выяснились и другие факты его биографии, которые делали его если не привлекательнее, то уж точно интереснее, чем большинство моих знакомых.
