– Errare humanum est? – состав судей, переглядываясь, в космическом недоумении закрутил пятью головами. – Ближе к делу, уважаемый защитник, ближе к делу. Прения ещё не начинались…
Я молчал, машинально перебирая в лежащей передо мной папке собранный материал, и никак не мог сосредоточиться на том, что же все-таки было ближе к делу. Все гениальные идеи куда-то разом исчезли. Хотел как лучше – а провалился, как жалкий двоечник. Я стоял, молчал и ненавидел себя, а заодно и эти выглядывающие поверх высоченного бюро орехового дерева живые бюсты в белокурых париках. Глядя на них, отчего-то думалось о Змее Горыныче. Между тем трубный голос со стороны «горыныча» продолжал своё: «…изменения в законодательстве, устанавливающие, что в случае совершения убийства или причинения смерти, предположительно связанного с использованием новых технологий, наличие тела жертвы для определения состава преступления не обязательно. Таким образом, уважаемый защитник, ваша гипотеза об отсутствии объективной стороны правонарушения не отвечает элементарной логике».
Центральная голова, самая главная и самая недовольная, опять поглядела налево-направо, заручилась поддержкой и съязвила:
– То, что свойственно человеку, нам известно. Однако, этот аргумент вины с подсудимого не снимает и ничего не объясняет…
Не снимает и не объясняет! С этим я был, увы, согласен.
Но мистерия микроскопической ошибки, закравшейся в расчеты вундеркинда-физика и ставшей причиной настоящего уголовного процесса, не давала покоя. Отбиться от навязчивой эстетики этой идеи не получалось. И мысли продолжали вращаться вокруг знаменитой и универсальной фразы: еrrare humanum est.
Причём, самое смешное заключалось в том, что в этот самый момент спорил я пока не с судом, а сам с собой, лёжа в полубреду в железной койке в пустой тюремной камере, где-то в районе пересечения 48°, 50′ и 2′′ северной широты и 2°, 20′ и 23′′ восточной долготы. Из чего следовало, что идея об ошибке больше соответствовала моему собственному несчастью, чем несчастью клиента, заварившего всю эту кашу. Особенно после того, как капитан, завершив первый допрос, ненавистной мягкой походкой покинул камеру и оставил меня наедине с неизвестностью среди остановившегося времени… Было очевидно, что я тоже где-то просчитался, раз уж, несмотря на адвокатский иммунитет, вынужден был вести жалкое существование узника.
Я перевернулся на другой бок и попробовал сосредоточиться на другом. За неимением ясно просматриваемого будущего, хотелось покопаться в прошлом и найти начало этой удивительной истории. Хотя бы примерное. Взгляд скользил по шероховатой штукатурке стены. Остатки головной боли придавали ощущениям метафизическую театральность: штукатурка плыла перед глазами, складывалась в абстрактные картинки, словно в молекулярный состав кирпичной кладки тюремных стен входят галлюциногены или фрагменты философического камня. Куда бы я мысленно не обращался, тянуло в одну и ту же точку – где-то сантиметров пять-шесть над электрической розеткой. И там сразу отбрасывало на несколько недель назад, к той пятнице августа, когда Адель озадачила меня невозможным вопросом. Мне почему то казалось, что всё началось именно с него.
«Скучаешь?»
Такой вот был вопрос жены, застрявший занозой в памяти.
Тогда он вероломно врезался и, словно голодный кот ветчину, раскромсал деликатную поверхность почти музыкального стаккато «привет-привет-как-дела-нормально-когда-приедешь-скоро».
До вопроса фраза звучала уже пять раз, и с каждым новым звучанием встреча наша была всё ближе! С каждым новым разом смысл последнего слова «скоро» становился весомее! Но музыка оборвалась на шестом…
Почему же именно на шестом? И почему, собственно, нашим беседам должен был вестись счёт? И вообще, что особенного было в наших разговорах?
Вроде бы ничего. Кроме одной детали: нас разделяло несколько тысяч километров, и разговоры осуществлялись строго по графику, посредством единственного в ближайших пределах туристической деревни, где проживала Адель, телефона.
Почему по графику? Потому что ради полноценного отдыха мы избрали такое место, где все современные средства связи были запрещены.
– Все? – удивился я, когда Адель мне предложила такой необычайный вариант для такого отпуска.
– Все современные, дорогой, – как для ученика первого класса, уточнила она. – Голубиная почта, например, разрешается. Так что на несколько дней тебе придётся позабыть о компьютере…
А я даже не представлял, что такие первобытные места могли ещё существовать на нашей матушке-Земле.
– Но это же Парк Юрского периода! – попытался было я тогда оказать сопротивление. Однако, в итоге, переговоры получились недолгими, потому что идея понравилась – хотелось испробовать необычного фрукта – и я быстро сдался. Вот почему уехавшей на каникулы неделей раньше Адель приходилось, как в древние времена, просто-напросто идти на почту! Хорошо ещё не голубей пускать, а звонить. А проделывала она это один раз в день. Вот и вся арифметика: сколько получается за шесть дней?
