Глава первая, в которой Санька примеряет фату в горошек
Было раннее зимнее утро, когда за окном ещё очень темно, когда спится так сладко и снятся самые яркие сны, особенно в детстве.
Сашка сквозь сон почувствовала, как в комнате зажёгся свет и услышала резкий голос матери:
– Давай, вставай быстрее! В школу пора! Портфель собрала с вечера?
Глазам было больно от этого яркого света, их совсем не хотелось открывать и, тем более, вылазить из-под теплого одеяла. Рядом предательски растянулся Мурзик, сложив на неё свои лапки. Сашка обняла кота и прижала его к себе. Она открыла глаза и посмотрела на его довольную, сытую физиономию.
Мурзик вставал в шесть, заслышав возню отца, собиравшегося на работу. Потягиваясь на ходу, он важно вышагивал, идя в сторону кухни и, громко мяукая, требовал причитающийся ему кусочек мяса. Потом, тщательно умыв свою мордочку, спешил в Сашкину комнату и, растянувшись рядом, спал ещё немного, пока мать не поднимала её в школу. И каждый раз не было никаких сил оторваться от этого мягкого и пушистого коврика с подогревом.
– Вставай, говорю тебе! Мне сегодня раньше на работу надо… ещё заплетать тебя…
Мать носилась по комнате, открывала шторы и по пути наводила кое-какой утренний порядок.
Музик приоткрыл сонный глаз и с надеждой посмотрел на Сашку: «Может останешься сегодня, а? И мы ещё полежим», – читала она в его хитрых глазах.
– Думаешь, мне хочется? – сказала она коту, отстраняя его и спуская свои босые ножки с кровати, и тут же кашлянула. Ой, мам, у меня, кажется, горло болит.
Мать подошла, положила ей руку на лоб и сказала раздраженно:
– Ищи градусник.
Градусник запищал, и Сашка прошлепала босиком в соседнюю комнату:
– Мам, 37 и 7, – сказала она, протягивая ей прибор. Мать стояла у зеркала нарядная и красила губы. Брови её нахмурились, она гневно посмотрела на цифры, которые безжалостно нарушали все её планы.
– Господи! Да где ты эти болячки только цепляешь, горе луковое!
И она больно дёрнула Сашку за светлый чубчик.
– Собирайся, пойдёшь к бабушке… Портфель тоже бери, пусть она с тобой учебники почитает, поняла? – неслось Сашке вслед.
– Поняла, но у бабули сегодня хор, – ответила та.
– Ничего, одна побудешь немножко, немаленькая уже. А бабуле твоей всё дома не сидится, – пылила мать.
Через пару минут в пороге она, торопясь, помогала одевать Сашке пальто.
– Опять пуговицы оторвались. У-у, растяпа! У других девчонки как девчонки, ну ты же!.. В кого только такая?
Сашка слушала всю эту тираду равнодушно, на лице её было выражение скорби ужасно больного человека, готового вот-вот отдать Богу душу. Она медленно обувалась, поглядывая на Мурзика, который, потеряв надежду полежать и понежиться рядом с любимой хозяйкой, по обычаю своему вышел её провожать. Куда? Он собственно своей кошачьей головой не понимал, но делал это верно каждый день.
– Жалко, Мурзик, тебя с собой не взять, я скучать по тебе буду… – начала Сашка, надевая шапку, но мать больно дернула её за руку и вытолкала за дверь на улицу.
Бабушка жила в 15 минутах ходьбы от их дома, и после школы Сашка каждый день заходила к ней: делала уроки, играла, пока мать, вернувшаяся с работы, не забирала её домой. Сашка училась уже во втором классе и ужасно гордилась, что она не какая-то там первоклашка, а девушка взрослая, понимающая жизнь.
Бабушкина пятиэтажка стояла у дороги в центре города, окна её однокомнатной квартирки на втором этаже приветливо светились. Двери она никогда не запирала.
– Да кому я нужна? И брать у меня нечего, – говорила она, когда Сашкина мать ворчала на неё.
Сашка, завидев знакомую дверь, выдернула свою руку из материнской и, влетев в подъезд, опрометью промчалась по лестнице. Вбежав в прихожую, звонким голосом прокричала:
– Бабуля!
– Санечка! А чего?.. – донёсся из кухни голос Евгении Васильевны, она поспешила в прихожую, услышав родной голос, – чего ты так рано? Случилось что?
– Я к тебе на целую неделю! – тараторила радостно Сашка, спешно снимая пальто и шапку, – вот только Мурзик без меня как? Мы с тобой учебники сами будем читать…
– На неделю? Мурзик? Ничего не понимаю…
Но тут в прихожую вошла мать, и Евгения Васильевна растерянно обратилась к ней:
– Наташа, объясни мне, что случилось?
– Заболела, коза эта, снова, горло или ещё что, не знаю я… Мерь ей температуру, – и, порывшись в кошельке, положила на тумбочку несколько бумажек, – вот, лекарство купи ей, я с работы позвоню, скажу, какое нужно. Всё, я опаздываю…
И она опрометью выбежала за дверь. Вслед ей неслось:
– Наташа, обед-то себе взяла?
Но в ответ донёсся только стук каблучков и грохот подъездной двери…
Евгения Васильева держала в руках Сашкино пальто.
– Девочка моя, да как же ты ходишь-то, двух пуговиц нет, это ж не лето жаркое, а зима поди! – причитала она, идя в комнату за шкатулкой, в которой хранились пуговицы.
Через полчаса Сашка, наряженная в пестренький халатик с цветочками, который бабушка ей сшила год назад из фланели, с заплетёнными косичками – калачиком, как она любила, и с пуховым шарфиком на шее, приплясывая, стояла рядом с бабушкой у кухонного стола.
