У каждого из нас – свои сны.
Среди тех снов, которые навещают меня особенно часто, есть одно не самое страшное, но почему-то одно из самых неприятных сновидений. В нем я вдруг обнаруживаю себя в какой-то огромной зале с некрашеными деревянными полами. Постепенно я начинаю понимать, что эта зала – огромная столовая, в которой вдоль длинных столов сидят на лавках солдаты и с удовольствием хлебают вкусно пахнущий борщ со сметаной. Солдаты кажутся мне ужасно взрослыми, а некоторые и вовсе старыми – почти все они старше меня на пять, шесть, десять, а то и пятнадцать лет.
Я сижу за столом молча, сложа руки, чувствуя, как от голода сводит желудок и все плывет перед глазами, но одновременно я точно знаю, что мне нельзя, запрещено есть этот вкусный борщ, потому что это – ТРЕФА. Еврей не может, не должен есть трефу, он должен есть только КОШЕР, ибо так заповедовал ему Бог и так я обещал маме, когда меня уводили в солдаты.
– Что, жиденок, опять бунтуешь? – раздается надо мной голос унтера. – Ну-ка, бери ложку и ешь! Щи нынче вышли знатные!
Я сижу молча, не шевелясь, уставившись взглядом в пространство.
– Попробуй! – унтер зачерпывает ложкой ароматную густую массу, подносит ее к моему рту и ложка натыкается на стиснутые мной зубы.
– Ну, шамай! – по голосу явно чувствуется, что унтер начинает терять терпение…
– Да жри же тебе говорят! – и его железный кулак вдруг обрушивается на меня откуда-то сбоку, и я лечу со скамьи на пол и только на полу чувствую, как в голове все взрывается от боли.
– Ты у меня будешь жрать, сука! – орет унтер. – Врешь, будешь! С голоду ты не подохнешь – я тебя сам палками забью!
И затем с явной обидой в голосе он объясняет оттащившим его от меня в сторону солдатам:
– Я к нему, как к человеку, а он… Антихрист – он антихрист и есть!
Тут я просыпаюсь, и понимаю, что на деле, в реальности все, наверное, было куда страшнее. Сколько их было – еврейских мальчиков-кантонистов, засеченных розгами до смерти, просто скончавшихся от истощения, но так и не попробовавших казарменной еды только потому, что старорежимный еврейский Бог три с половиной тысячи лет назад дал евреям законы о трефном и кошерном, о разрешенном и запрещенном в пищу?!
Да, наверное, многие из этих пацанов, которых забривали в армию в двенадцать-четырнадцать лет, в конце концов ломались и, по меньшей мере, в течение двадцати пяти лет службы ели всякие блюда с запретной евреям свининой. Некоторые из них умудрялись дослужиться до полковничьих, а то и генеральских и адмиральских погон, становились офицерами генштаба русской армии и даже преподавали в военной академии. Один из них командовал в свое время обороной Севастополя и, словно в насмешку над его собственной горькой судьбой, в честь него было названо самое знаменитое российское училище для будущих моряков.
Но имена этих талантливых еврейских детей, прорвавшихся из рядовых в военную элиту России, являются достоянием, скорее, русской, чем еврейской истории. А вот мальчики, умиравшие от голода и побоев, но так и не преступившие законы своего Бога, и сегодня живут в памяти еврейского народа, навсегда войдя в огромный пантеон тех его мучеников, которые умерли во имя веры, освятили имя Всевышнего…
…Есть у меня и другой сон, в котором я предстаю маленьким, толстым местечковым евреем в смешном лапсердаке. Я бегу по узким улочкам местечка, задыхаясь и чувствуя, как все сильнее и сильнее начинает колоть в боку, словно кто-то вонзил туда иголку. Я бегу, хотя смешно даже думать о том, что я могу убежать от трех скачущих за мной по пятам на высоких жеребцах то ли махновцах, то ли петлюровцах. И они тоже знают, что никуда мне от них не деться, и чуть придерживают коней, чтобы продлить это потешное зрелище… Но вот и все – тупик. Я останавливаюсь и вижу, как на меня надвигаются трое дюжих украинских парубков.
– А правда, шо жидам не можно йисты сало? – спрашивает один из них.
– А ты дай ему кусок – вот и узнаешь! – с гоготом отвечает второй.
– Слышь, жид, съешь сало! – подступает ко мне махновец-петлюровец, держа в руках белый, пахнущий чесноком кусок жира.
– Гляди, не ест!
– Так ты ему в рот засунь, слышишь?!
Я стискиваю изо всех сил зубы, но, повалив, меня на пол, хлопцы разжимают их саблей, и впихивают мне в рот кусок свинины. Господи, за что мне это, за что?!
Только б не совершить этот страшный грех, только бы не проглотить эту гадость.
– Ну, как, жид, сожрал? Чего молчишь-то?! Слышь, он, кажется, во рту его держит!
– А ты ему нос-то пальцами зажми, и следи, чтоб не выплюнул. Захочет дышать – съест!
Сильные пальцы сжимают мне ноздри, и я действительно, не могу дышать. Пробую инстинктивно открыть рот, но на него тут же опускается тяжелая ладонь.
– Э, нет – хочешь дышать, проглоти сало!
Господи, укрепи меня, не дай мне нарушить то, что Ты заповедовал нам у горы Синайской…
Из-за недостатка воздуха откуда-то изнутри подымается смертельная тяжесть, она становится все невыносимее, мир начинает плыть у меня перед глазами и затем приходит темнота…
– Сдох, собака! – доносится до меня чей-то удивленный голос, и я, наконец, тяжело дыша, выныриваю из этого сна.
