Черная, в серых пятнах, ящерица ее испугалась и так заспешила соскочить с камня, на котором нежилась на солнцепеке, что ее хвост развернуло над туловищем, и она на глазах у Ирины мелькнула белым брюхом. Звук падения тела, говоривший о размерах хвостатой, заставил Ирину изменить свое намерение пройти вглубь участка.
Сколько себя помнит, столько и боится всего, что ползает или прыгает. Так боялась в детстве лягушек, что даже зимой, когда оставшиеся на дороге после снегоуборочной машины снежные комья, освещенные фарами, отбрасывали от себя черную, движущуюся тень, в страхе замирала, пронзенная мыслью, что по дороге прыгают лягушки. Летом такое в их маленьком городке случалось. Осветит машина фарами центральное шоссе, а по всей его глади прыгают по своим надобностям, напоминая рассыпавшиеся мячики, лягушки. Вот писк начинался! Только она и пищать от страха не могла, шла, вытянувшись в струну, будто желая приподнять себя над дорогой, в ожидании холодного и липкого шлепка по голым ногам. Оттого и зимой ее пронзало страхом от макушки до пяток при виде скачущих теней, прежде чем вспоминала, что снег кругом, а по снегу лягушки не прыгают.
Пекло полуденное солнце. Даже чертополох на обочинах дорог поник от жары, и улицы нового дачного поселка, что распластался вблизи деревни с веселым названием Вобля (между собой его жители называли «Дворянским гнездом»), будто вымерли.
Ирина жару любила – в детстве намерзлась в плохой одежке. С удовольствием подставляя под нее открытые плечи, на которые не хватало тени от полей шляпы, решила прихватить фотоаппарат и выйти за село, к речке с тем же веселым названием.
Первую неделю она жила в своем новом деревянном, в два этажа, с верандой «фонариком», загородном доме, строительство которого, хоть и тратила на него деньги легко, совсем лишило ее покоя. И о стройке думай, и о качестве работ да еще бойся краж и пожаров. Но покоя не обрела, когда и дом был выстроен, и знакомства завела со всеми соседями, людьми с достатком, и на пенсии не потерявшими жизненного лоска. Хоть и наблюдали все вокруг за своей и соседской собственностью, а все же мир и благополучие всегда непрочны. Все что угодно может случиться, когда жилье пустует. А пустовать оно будет часто.
Без недоделок строить у нас почему-то невозможно, однако в целом молдаване постарались. Кафель в ванной и туалете выложен аккуратно, полы отшлифованы. Но что ей особенно в доме нравилось, так это лестница, сработанная артелью из Брянска. Дерево на ней светлое, ласковое, и ладошку от перил отнимать не хочется. Так и гладила их всю неделю, снуя по лестнице вверх и вниз.
Никого не позвала обживать свой дом. Да и вещи решила пока не завозить – только шторы, ковер, стол да кресло-качалку с телевизором. Свободно и шикарно. Ковер на середину кинула, шторы в тон к нему до пола спустила. Так хороша была комната с распластанным на полу ковром, будто убранная специально для бала, что даже телевизор с креслом на кухне пристроила, благо места в ней – хоть в футбол играй.
Легко и радостно стала просыпаться по утрам. В одно мгновение. Глаза откроет – и сна нет. Потянется вкусно, как в детстве, всем телом, вскочит с матраца, что раскладывает себе на ковре, и на кухню. Пока кофе варит, в окно смотрит. И все за окном ее занимает, веселит и глаз радует: и самая обычная птица, и распустившийся на полупустой еще клумбе синий ирис, и белая голова одуванчика, и пролетевшая мимо бабочка, и доносящийся из деревни крик петухов…
Вот уже года три даже звонок мобайла слышать ей невмоготу. Сидела бы одна в тишине при спущенных шторах.
Только она и больше никого.
И захотелось ей свой домик иметь. Обязательно деревянный, чтобы зимними морозными ночами потрескивал от мороза бревнышками, а в летнюю звездную ночь вздыхал, как живой, отдыхая от жары, будто мечтая о чем-то, да хорошо хранил как тепло, так и прохладу. Но чего больше всего захотелось Ирине, так это распахнуть окна.
Настежь.
Вот, чтобы вошла в дом – и сразу к окну, и распахнула его в сад.
И чтобы потом тюль на ветерке тихонько колыхалась…
Сорок пять лет, конечно, не старость, но бывает и помоложе женщины малого намека на свой возраст не терпят, даже если это и не намек вовсе, а просто попадутся на глаза молодые девчонки… Злятся и к косметологу бегут. Иные и не смеются вовсе, чтобы лишних морщинок не насмеять. Эта разновидность сумасшествия современности благополучно миновала Ирину – чужая молодость ее не злила и свои морщинки не пугали. Но стала уставать. Больше душой, чем телом. А здесь, в своем доме, и вовсе поняла, что ничего другого в жизни ей и не надо – лишь тишина, душевный покой да одиночество.
Родных у нее не было, а двоюродных не любила. Дай да дай… Клянчили еще тогда, когда вещами торговала, что на своем горбу таскала из Турции. Не в гости приходили, а инспекцию проводить – по всем углам глазами шарили, новое выискивая. И если что заметят, так сразу у всех настроение плохое…
Пожалеть, если бы все шло у нее из рук вон плохо, они смогли бы. Наверное, искренне бы жалели. А вот ее успех, даже малый, снести им было тяжело. Так что, когда пришло время, уехала ото всех без исключения и все концы обрезала.
