Когда-то люди делились на охотников и собирателей.
Потом Хлебников разделил их на изобретателей и приобретателей.
Но сейчас мы уже на самой последней стадии.
Сейчас все существа делятся на оживителей и умертвителей.
Вот, например, кошка.
Она способна умерщвлять птиц и мелких зверей вроде мыши.
Но бездомный несчастный котёнок может оживить мёртвую душу.
А люди?
Главные умерщвления на Земле происходят от человека.
Человечество – Великий Мировой Умертвитель.
Вся планета превратилась в одну громадную лабораторию, где производятся старые и новые способы умерщвления.
Хорошо сказал древний отшельник: «Гуляя по горам и низинам, любуясь рыбами и птицами, радую сердце своё. Ничто так не утешает, как скитания вдали от людей – там, где свежи воды и травы».
Да.
Это правда.
Ну а сам-то я кто – пишущий эти строки?
Умертвитель или оживитель?
Неплохой вопрос для всякого человечка.
Умертвитель я?
Или оживитель?
Так ведь дело в том, что меня не существует.
Моё «я» всё состоит из обломков.
И они враждуют, сталкиваются, прут друг на друга.
Один обломок вопит: «Жить!», а другой: «Умереть!», один скрежещет: «Деньжат бы!», а другой: «Всё к Богу послать бы!»
Сплошная и бесконечная распря.
Один малюсенький обломок хочет праздновать жизнь и оживляет мозги, зрение, сердце, сухие листья, голоса птиц, пчелиную мумию, прохожую нимфу, тебя, читатель.
А другой, громадный, обломок умерщвляет всё, к чему прикоснётся: совесть, страсть, память, Варьку, дождь, мудрость, небо.
Это дурно.
«Я» вообще нужно выкинуть из алфавита.
Нужна Идея, а не «Я» – Идея Немедленного и Повсеместного Оживления Жизни.
И чтобы этой Идеей всё человечество заразилось, как однажды я – гонореей.
А может, нужна нужда, а отнюдь не Идея?
Нужда в львиных лапах, оживляющих жизнь обессиленных старцев?
Нужда в голом животе амазонки, чей пупок воспламеняет подростка?
Нужда в воинственном духе и непослушании строителя баррикады?
Нужда в пробуждении, которое содержится в стихах Пессоа или в цепком мохнатом прикосновении гусеницы, случайно упавшей за шиворот?
Нужда в Еве-пенетраторе – древней богине, из чрева которой исходит могучий Змей-Оживитель?
Нужда в слонах, не скрывающих своей ярости при виде тебя, человек?
О, помяните меня в своих молитвах, оживители!
А вы, умертвители, лежите в своих могилах!
Искусство умудрялось оживлять человека.
Как ему это удавалось?
Да так: поглядишь на «Олимпию» Мане – и обомлеешь.
Прочитаешь «На железной дороге» Блока – и содрогнёшься.
Всё, что может нас оживить, собрано здесь, перед глазами, только нужно открыть эти глаза и сердце.
Я обожал чужое творчество, но не знал, как им пользоваться, – и сам захотел рисовать и писать поэмы.
Но удалось ли мне хоть раз оживить искусство?
Не знаю.
Будто и не жил!
Давно это было: человек пригласил меня сделать выставку в Милане.
Энрико Коми – так его звали – престарелый энтузиаст искусства.
Поэт, переставший писать стихи и открывший нищую галерейку.
Выставлял там убогие артефакты.
Он говорил: «Эта галерея – продолжение моей поэзии и жизни».
Какой жизни, Энрико?
Иногда жизнь нужно не продолжать, а оборвать – и начать другую!
А почему он решил пригласить меня?
Не знаю.
Возможно, Энрико думал, что я оживлю его: расчешу своими когтями его тайные неизъяснимые язвы.
Галерейка у него была малюсенькая – спичечная коробка.
Я не знал, как там стоять, как повернуться.
И какие спички найти, чтобы поджечь эту спичечную коробку?
Я решил: повешу на стены фото тогдашних президентов.
И вырезал их из газет: Ельцина, Клинтона, Ширака, Манделу и прочих.
И повесил.
На вернисаж пришли какие-то девы, студенты.
Я сел на пол посреди этой клетки, разулся.
И стал сосать на ноге большой палец.
А потом ругал грязными словами всех президентов.
Молодые люди глазели, разинув пасти.
А мне надоело.
Я вскочил и в бессильном гневе сорвал со стен фото.
Это, что ли, было моё оживление жизни?
Не знаю.
Мне стало стыдно – я выскочил из галерейки.
Быть на воздухе в любом случае лучше.
Я бежал сломя голову к белоснежному Миланскому собору.
Свернул в переулок, вижу: рестораны, бутики, камни.
Там стояли ящики с карликовыми деревцами: мандарины, лимоны.
Я – ни с того ни с сего – перевернул один ящик.
Земля вывалилась, корни деревца обнажились…
Это, что ли, было моё искусство?
Оживил я его этим?
Или просто-напросто умертвил растение?
Кто ответит мне на этот вопрос?
Ты, Энрико?
Сам я уже ничего не знаю.
Я хожу на ногах – обгоревших спичках.
Между ними болтаются мои красные яйца.
Эй, Энрико, почему бы нам не встретиться и не поглядеть друг на друга?
Посмотрели бы, как ссохлась наша душа, как оскудели мысли.
Ты меня накормил в своём доме жёлтой горячей полентой, помнишь?
Скажу тебе за это ещё раз спасибо.
Я тогда впервые попробовал это плебейское блюдо.
И подумал: «Всё же лучше перловки».
А твоя жена сидела за столом беззубая и косматая – настоящая старая ведьма.
Но она не пеняла на жизнь и глядела на тебя как на извлекателя квинтэссенции, Энрико.
Может, она верила, что мы с тобой – неспокойные оживители жизни?
Или просто доживала жизнь с неудачником-мужем?
