Морской берег, набережная, парапет с железной оградой; каменные ступени ведут вниз, на узкую полоску пляжа; на заднем плане – море.
Пятничный вечер, солнечный диск медленно склоняется к горизонту.
Миша на инвалидной тележке въезжает на набережную и начинает, выжимаясь на руках, спускаться по ступеням к берегу. В то же самое время молодой человек раз за разом прыгает с набережной в песок на берегу, взбегает по ступеням, делает гимнастические упражнения и снова прыгает. У самой кромки воды человек с собакой (видимый зрителю в основном со спины) играет, бросая собаке обломок вынесенной морем доски.
Ноах и Пнина появляются на набережной, Ноах чуть ли не силой тянет жену в сторону пляжа.
Пнина. Куда? Куда ты?..
Ноах. Сейчас увидишь!
Пнина. Поздно уже… Мне скоро зажигать свечи…
Ноах. Ничего! Успеешь.
Пнина. Дети… Где дети?
Подходят между тем к парапету, видят море.
Ноах(торжественно). Вот!
Пнина. Дети?..
Ноах. При чем тут дети? Смотри! Что это? Это что?
Пнина. Море, да?
Ноах(в отчаянье, передразнивает ее). Море, да?
Пнина. А разве нет? Это разве не море?
Ноах. Нет, это кошка.
Пнина. Я не понимаю…
Ноах. Невероятно! Невозможно поверить! В первый раз в жизни ты видишь море…
Пнина. Нет, почему же? Мы один раз ездили – летом, купаться, только я вдруг дорогой сделалась больна, не смогла сойти на берег, но издали я видела…
Ноах. Первый раз в жизни ты видишь море, и: «море – да»? Как будто… Как будто это и не море вовсе! Это море! Ты просто еще не постигаешь! Море – вот тут, возле самого дома, как будто в Иерусалиме от нас до твоей мамы, в двух шагах, можно в тапочках добежать, – и пожалуйста, море! Великое море! Крокодилы!.. Не понимаешь? Как будто лев у тебя под окошком!
Пнина(тихонько смеется, его восторг умиляет ее). Лев!..
Ноах. А как еще о нем скажешь? Это… Нет, тут никакие сравнения не подходят. Можно только наоборот: с ним сравнивать. Даже камни Храма – когда Мидраш хочет подчеркнуть их красоту, он говорит: как волны морские… Это не только море, это все, что там, дальше, за ним: Америка, Европа, весь огромный мир, все здесь, в этом воздухе… (Сжимает ее руку, придвигается ближе к парапету.) Прикоснись! Чувствуешь?
Пнина(старается высвободить руку). Нет… Пусти…
Ноах. Почему?..
Пнина. У меня руки… голые.
Ноах. У тебя руки… голые?..
Пнина. Да.
Ноах. Замечательно! Что ты ими чувствуешь, своими голыми руками?
Пнина. Твои руки…
Ноах. Оставь сейчас мои руки! Думай о море, прочувствуй его. Это величие, ширь, свободу! Всю эту синеву без края… Никаких тебе гор на горизонте, никаких преград, никаких мамы и папы и прочих дорогих родственничков, которые день и ночь талдычат, что и как ты должен делать! Я только взгляну – оно как будто внутри у меня – море – все открыто, все рвется наружу, все возможно!.. И такая безмерная жажда: делать, дарить, брать, хватать!..
Пнина(смеется, наслаждаясь его возбуждением). Что же тут брать? Одна вода. К тому же, я слышала, соленая. Вода да соль.
Ноах. Ах, ты слышала! Вода и соль!..
Пнина. Да, соленая вода. Эстер попробовала, когда купалась. И ничего кроме. Вообще ничего.
Ноах. В том-то и дело: ничего, поэтому все! Как микве ночью – никого нет, поэтому являются всякие духи и привидения. Разве не так?
Пнина. Это совершенно другое.
Ноах. Разумеется, совершенно другое. Здесь не привидения, здесь безграничные возможности. Корабли, люди, которые прибывают на этих кораблях из дальних стран, товары – экспорт-импорт, сделки, бизнес, деньги – огромные, бешеные деньги! – а заодно, уж конечно, и всякое жулье, авантюристы, грабители, судебные процессы – обвинители, адвокаты. И все это в нем, все в море – кишит, как рыба. Все указано и предначертано. И Ноах Гринвальд записан в одной из строк. В одной из волн… Иерусалимский тихоня, несчастный ешиботник, который вскоре, в наши дни, станет известным тель-авивским адвокатом! Большой корабль, рыба-кит, левиафан среди прочей мелкой рыбешки! Это называется «море», понимаешь?
Пнина смотрит на него, смеется.
Вот видишь! Оно и тебя начинает радовать. Оно всех затягивает. (Замечает, что Пнина вовсе не глядит в сторону моря.) Ты не смотришь?..
