Шум на ресепшене никогда не обещал хорошего. Не в смену Паши. Ни в этой, ни в любой другой лаборатории, где он работал. Да и поводов для радости в таких профилях было немного – счастливые люди, что избежали страшного слова "рак", предпочитали радоваться где угодно, только не здесь.
Он очень не хотел идти на шум. Спрятался бы в кабинете, выключил свет и упёрся в микроскоп, но не мог. Ведь там сидели девчата. Уж лучше его, чем их. Ему-то не в первый раз, даже не в десятый. Крики, обиды, жалобы. Почему на собеседовании об этом не предупреждали? Он бы отнёсся к выбору места работы иначе, если вместе с цифрами зарплаты ему говорили частоту возможных скандалов в неделю.
Уже заметив скандалиста, Паша задумался, зачем тут вообще был ресепшен? Он бы и сам мог принимать материал и отдавать результаты, да и другие врачи с этой задачей справились бы не хуже. Хотя сейчас то казалось вопросом дальним, с которым можно разобраться позже.
Как быть? Даже перепрыгнув через десяток похожих случаев, Паша не приобрёл черт магазинной хабалки. Откуда только они брали те изящные жаргонные слова, которыми закидывали вставших на пути их авторитета людей? Где проходили обучение? Почему родители на отвели его на этот факультатив в третьем классе или в другой подходящий год?
Женщина с громким голосом и массивной комплекцией выглядела как раз выпускницей этого факультатива. Именно так, по мнению Паши, и стоило изображать хабалку в толковом словаре. За исключением одного продавца в магазине Дикси, все они были крупными, цветасто одетыми в самую неженственную одежду, с неприглядно уложенными волосами.
С мужчинами-хабалками дела обстояли проще. Редкий встретившийся ему мужчина, в целом, выглядел ухоженно, а те, что устраивали скандалы, выглядели просто умалишёнными или малоумными. Оно и понятно, умному человеку с настоящим образованием и в голову не придёт скандалить в подобном месте. Но кому вообще нужно это настоящее образование с его далеко идущими последствиями?
Успев подумать обо всём, точно ему оставалось три шага до исхода, а не до встречи с неприятным человеком, Паша вернулся в мир, где царило беспокойство.
– Вы смотрели анализы Александру Винокурову?! – перекинулась громкоголосая дама на подошедшего, освободив от необходимости придумывать вступление. Очень удачно её тон пробудил желание защищаться и орать в ответ, хотя и с подачи ближнего это у Паши получалось хуже среднего.
– Вы убили Кеннеди? – ударил встречно он, чем отключил на секунду и хабалку, и даже администраторов. Чудо, а не ответ. И в какой только части мозга он прятался все эти годы? – Мы здесь не анализы, а препараты смотрим. И я не могу вам сказать, если вы не Александр Винокуров или у вас нет необходимых документов.
– В смысле? – спавшая уверенность начала возвращаться к хабалке, округлость глаз уменьшилась.
– В самом прямом. Законы в нашей стране ещё работают, особенно направленные против ребят в пижамах и белых халатах.
– Что? Вы вообще о чём? – молодой мужчина с уставшими глазами изо всех сил путал женщину с горевшими глазами. Паша избрал способ, который показался ему лучшей альтернативой двустороннему собачьему лаю. Старая-добрая болтовня. С каждым словом, особенно сложным и незнакомым малообразованному человеку, уверенность того таяла. И громкость голоса спадала.
Невольно Паша вспомнил фразу, услышанную на пьянке с врачами: "чем меньше мозг, тем громче глотка". От этой мысли ощущение мерзости чуть отступило. Это помогло посмотреть на хабалку свысока не только потому, что он был почти на две головы выше неё, но и из-за умения держать разумную громкость глотки в подобных ситуациях.
– О врачебной тайне. Вы же не хотите, чтобы врачи, любые, каждый, у кого вы побывали, имел возможность свободно рассказывать о ваших болезнях и при том ещё и персональные данные называть. Или хотите?
– Нет.
– Вот именно. И Александр Винокуров тоже не хочет. Понимаем мы это, потому что ни я, ни мои коллеги не получали от него согласия, – растягивая слова и жестикулируя, Паша пытался загипнотизировать даму и превратить её в дружелюбного человека.
Он уже вспомнил, что сам смотрел стёкла, о которых они сейчас говорили, и подозревал, что зреет нечто неприятное.
– Так он умер!
– Мне жаль, но это всё равно не даёт права обсуждать его результаты.
Паша ощутил тот самый комок, на который часто жаловались курильщики, опасаясь рака горла и щитовидной железы. Но он знал, что дело в нервах. И колотившееся сердце лишь подтверждало это.
– Конечно, нет. У вас вообще нет права стоять тут и умничать. Это всё ваша вина! Вы или кто-то другой работать не умеете! Это ваша ошибка! Если бы увидели опухоль, то доктор начал бы лечение и Саша не умер! Доктор сказал, что его можно было спасти!
Каждого из них в студенческие годы учили пониманию субъективности всего и вся в медицине. Ещё учили, что звать коллегу дебилом, даже если он дебил, при пациенте не стоит. Особенно, когда не хочешь, чтобы за твою ошибку с тобой обошлись так же в будущем. Но кто эти правила соблюдал? Возможно, даже не единицы. Никто не хотел верить в свою субъективность. В неправоту. И тот врач, очевидно, считал себя очередным богом от медицины, который имел право бросать на алтарь имени себя сколь угодное количество мелких жертв, что пылились в лабораториях и на кафедрах.
