1. Пролог
Спектакль проходит на ура. Зал рукоплещет, режиссёр-постановщик сдержанно улыбается, и артисты выходят на очередной поклон, пребывая в состоянии полнейшей эйфории.
Что ж…
Эмоции переполняют.
Аплодисменты ласкают слух.
Вот оно, желанное чувство удовлетворения. Часы непрерывной, кропотливой работы дали прекрасный результат. Премьера состоялась! Теперь вполне можно гордиться собой. И, знаете, я горжусь…
– Ты меня чуть не уронил! – ругает Кристина Алексея, сразу же после того, как опускается занавес.
– Ну не уронил же, – смеётся тот в ответ.
– Идиот!
– Крис, мне кажется или ты стала тяжелее?
– Лучше тебе заткнуться прямо сейчас, – она угрожающе сдвигает брови к переносице.
– Садалова, не забудь вернуть мои пуанты! – кричит Светка Наташе.
– Свои-то как найти? Какая дрянь их спрятала?
– Ой, я тебя умоляю, кому они сдались? Ты ж не Зарецкая, – косится в мою сторону Света. – Сама, небось, куда-то их положила.
– Да нет же! – спорит Наташа, уперев руки в бока.
– Вы только гляньте! Я потная, как мышь, теряю сознание, – Ира высовывает язык и машет на себя руками.
– Да ладно, Калинина. Давай запилим фуэтэ на бис, – толкает её худым плечом Марина.
– Иди ты в задницу, – отзывается та.
– Это привилегия Разумовского.
– Дура, – прыскает в ладонь Ирка.
– Кому водички? – спрашивает кто-то.
Душу за неё продала бы, но молчу.
– Есть у кого-нибудь шоколадка? – по традиции спрашивает Алина.
– Бурунова, у тебя диета, – строго напоминает хореограф.
– Ну Елена Владимировна, – девчонка обиженно дует губы.
– Помочь приме донести цветы? – услужливо предлагает Олег, возникший из ниоткуда прямо передо мной.
– Нет, спасибо, сама справлюсь.
– Как хочешь, – открывает мне дверь и пропускает вперёд.
По обыкновению навязчивый, сегодня проявляет чудеса такта. И это, несомненно, радует.
Выбираюсь в коридор. Туда, где шум и гвалт. Танцовщики кордеболета громко переговариваются между собой. Кто-то смеётся, кто-то плачет. Полярные состояния…
Балетное закулисье – это, без преувеличения, особый мир и целая Вселенная, частью которой я являюсь вот уже много лет.
– С премьерой, Настя!
Останавливаюсь. Оборачиваюсь.
Удивительно, но именно Екатерина Островская, первая солистка нашего театра и моя прямая конкурентка, находит в себе силы меня поздравить.
– С премьерой, Кать. Ты отлично танцевала.
– Знаю, – кивает, соглашаясь. – Ты тоже выступила достойно.
Это её снисходительное «тоже» прозвучало несколько фальшиво, но приятно, что она всё-таки это признаёт.
– Островская, иди сюда! – зовут её девочки.
Я продолжаю путь до своей гримёрки. По дороге то и дело натыкаюсь на взбудораженных балерин. Все они по традиции старательно делают вид, что меня не существует. Обычная, казалось бы, ситуация, но я всё равно немного расстраиваюсь. Обидно.
Оказавшись в своей обители, выдыхаю с облегчением. Кладу цветы на стол и замечаю ещё один огромный букет, кем-то заботливо поставленный в вазу. Снимаю маленькую открытку. Достаю из сумки телефон и перезваниваю отцу.
– Спасибо за цветы, па.
– Настёна… Как всё прошло? – интересуется он с ходу.
– Отлично.
Жаль, что ты этого не видел…
– Мама сказала, зал аплодировал стоя.
– Это не только моя заслуга.
– Не скромничай, родная. Ты лучшая.
– Как у тебя дела, пап? – меняю тему.
– Еду на встречу, – докладывает он коротко.
– Как тебя встретила столица? – почёсываю насмерть забитые шпильками волосы.
– Погода в Москве – дерьмо. Чёртов дождь, туман. Херня полная.
– Всё, как ты «любишь», – хмыкаю я.
– Притормози вон там, – командует кому-то. – Насколько планируешь задержаться сегодня в театре? – снова возвращается к нашему разговору.
– Пока не знаю.
Боюсь, что моему присутствию на фуршете будут не особо рады. Большинство танцовщиков театра считают, что место примы-балерины купил мне отец. Так что, как вы догадались, отношение коллектива ко мне предсказуемое.
– Наберёшь Семёна, когда решишь ехать домой.
– Да, хорошо, – обещаю послушно.
– Ну всё, Настён, пока. Мне пора. Скоро увидимся.
– Пока, пап.
Отключается.
Вот так всегда. Времени на родную дочь у губернатора немного. Но я уже давно привыкла к этой его извечной занятости.
Занимаю стул напротив зеркала.
– С премьерой, – говорю сама себе, внимательно оценивая своё отражение.
Не моргаю. Пытаюсь понять, что во мне изменилось. И вообще изменилось ли.
– Настенька! – в дверь стучат.
– Войдите.
В гримёрке появляется режиссёр-постановщик спектакля, а следом за ним и наш хореограф.
– Ты была неподражаема! Божественно хороша!
– Уж не перехвалите её, Борис Константинович, – осаживает его Земцова. – Словит вон звёздную болезнь и пиши-пропало.
– Да не говорите ерунды, Леночка! Зарецкая – образец скромности. Её самокритичность порой зашкаливает.
– Скорее помогает реально оценивать свои способности, – язвит хореограф. – Они, безусловно, есть, но перед нами далеко не Майя Плисецкая.
Что мне нравится в этой женщине, так это её прямолинейность. Земцова всегда будет говорить лишь то, что думает на самом деле.
– Не будете же вы отрицать, что Настя справилась с порученной миссией?
– Не буду. Однако работать есть над чем, – добавляет она строго. – Что с ногой, прима?
Напрягаюсь, услышав это.
