Я не знаю, что есть «человек». Это не глаза, не жесты и не действия. Если «человек» что-то совершенно новое и несбыточное, то может ли каждый им гордо называться? Но и обратная сторона медали чересчур губительна, ведь если каждый – человек, то мы слишком непохожи друг на друга, чтобы называться как-то мертвенно одинаково.
Поднимая взгляд куда-то глубоко на небо, мы видим птиц и облака, что бывают похожи друг на друга. Стоит крепко зажмуриться, так виднеется то радуга, то вязкие бензиновые лужи. Но смотреть в чужой юный мир, несравнимый со всем вокруг, становится настоящим человеческим страхом, ведь только там можно утопнуть навечно и не вынырнуть.
«Человек» есть слово. Оно тянет свое существование, пустое и безжизненное, многие столетия, заставляя всех нас верить в свою искреннюю принадлежность. Руки и ноги, шея и плечи, волосы и глаза – не найдя полных точек соприкосновения, мы продолжаем искренне верить. Слово свело и приковало, заставило верить так сильно, как никто и ничто не заставит во век.
У всех есть свой эпитет. Красивый, жестокий, нежный, ненавистный, ревнивый…. Свой. Это наш очаровательный ярлык любви к миру вокруг. Не существует человека без своего уникального эпитета, даже если он соскакивает с пути и меняется. Каждый взгляд, каждый жест, каждый малейший шанс на спасение из этой живой судьбоносной рулетки приводит лишь к одному, где в упор смотрит кто-то, не сумевший подобрать слово получше.
«Человек» – разумный, прямоходящий, древний, современный – ничего не ускользает от зорких, порой совершенно незрячих глаз. Это система и ценность, целый мир и его крохотная часть, переплетающиеся воедино. Бесцельно холодная жестокость к своему эпитету рождает сопротивление самого сердца, подверженному звучному слову серьезнее, чем любое другое.
Навечно сдаваться не будет честно. Счастливый конец станет тем же эпитетом, что идет рядом с направленным глубоко в себя взглядом. Наверно, наше собственное проклятье от рождения вдруг перекинулось на будущие поколения, но, будучи бесконечно на виду, скрыть этот прискорбный факт, как это получилось раньше, не представилось возможным. Никто не реагирует жестоко и абсолютно никто не сочувствует, ведь таких нас целый легион.
Без своего собственного эпитета мы не проживем и дня. Холодные пальцы Смерти, протянутые из самого забвения, жестоко заставляют смотреть на любование собой – человеком с новым красивым именем, без которого не удалось бы прожить и короткого мгновения.
Но если однажды «человек» станет лишь словом, пусть это слово будет «я».
Слова на память
Человек опомнившийся
Настоящие захватывающие истории никогда не начинаются с самого начала. Они, безусловно, будут его иметь, как и конец, но какой будет смысл, если в самом начале я буду говорить о своей наискучнейшей истории рождения или детства. Главная история всегда начинается задолго после того, как в год встал на ноги, а затем, преодолевая самый большой страх малого ребенка без какого-либо опыта в проживании жизни, сделал свои первые шаги навстречу будущему, где таких первый шагов будут сотни, а то и тысячи.
Я много раз читал, что самые красивые истории о любви остаются на самом первом плане, когда же жизнь, о которой кто-то все-таки захотел почитать, уходит куда-то далеко, как любил говорить мой давний приятель, «за Ленинградское небо». И вся трагедия жизни буквально отходит за это самое темное по обыкновению небо, где никто не желал бы оказаться.
Множество лет всегда сбегает куда-то от меня, в мое былое «я», пока уже вполне реальный я несмело разглядываю свое слегка разбитое временем лицо в затертом зеркале. Но не могу не признать, что мне нравится видеть себя возмужавшим за столь долгое время пребывания на этом необъятном свете. За это время начинаешь понимать, что твоя жизнь когда-то не прошла мимо, а очень даже прошлась рядом, под руку, взяв однажды себе в помощники славного рыжего котофея с большими темными глазами, в которых утопаешь не меньше, чем в глубоком теплом море или, на крайний уж случай, горячей приятной ванне.
Но о своей жизни я рассуждал множество раз, но так и не нашел точного ответа ни на один вопрос о ней. Наверно, в этом и была вся прелесть моего существования: незнание красит время не хуже дешевых красок молодого художника на улице. Самым главным упоением нравится находить, что мне есть, собственно говоря, о чем помнить на старости своих лет. Когда время медленно кончается, а сила сердца только крепнет, словно бы снова шестнадцать, душа пылает тем жаром, который так любила видеть во мне мать. Он пробивался из груди на волю и зажигал глаза не унимаемым пламенем жизни.
Самое яркое событие, как и у всех, о чем готов спорить, – любовь. Что может быть красочнее нее? Она внезапна, скромна и услужлива с теми, кто легко идет по жизни, но почему-то со мной она обошлась иначе. Впрочем, это осталось яркой вспышкой, о которой я с упоением вспомню перед самым отходом на покой. Ее образ навсегда остался в моей голове, в моем сердце, в моей душе. В тот самый день и до сегодняшнего момента она –
