Грязный снег, скользкие рельсы, колючий ветер. В короткой дубленке есть перчатки, но не хочется терять ни секунды, не хочется их доставать, не хочется расправлять вывернутые пальцы, надевать их на дрожащие руки. Нужно бежать, скорее. Телефон садится, а я даже не понимаю, где мы находимся. Рядом должна быть «Трехгорка». Машинист сказал, что можно дойти до маршрутки у «Трех китов», но это, кажется, далеко. То ли он что-то перепутал, то ли мы свернули не туда. Вовка бежит рядом. Пальто нараспашку, руки в карманах, длинный шарф развевается. Он легко перепрыгивает шпалы. Есть в нем что-то от Киану Ривза из «Матрицы».
Потом, когда милиционер приходил ко мне в палату, он спрашивал про Вовку. Про его роль в этой истории и уточнял, имею ли я к нему претензии. Если я правильно понимаю его роль, то он меня спас. С другой стороны, если бы не он, я бы даже не поняла, что машинист предлагает выйти из электрички, потому что перед нами встал товарный поезд и, это, возможно, надолго. Стояла бы в наушниках и в своих мыслях о Сашке. Как тот пассажир, который последний выбегает из пустого вагона, следующего в депо. Про машиниста тоже спрашивали, уточняли, буду ли я писать заявление. Я только отрицательно качала головой. Тогда я поняла, что обвинить можно кого угодно в чем угодно, но в итоге виноват твой собственный выбор.
– Нин, смотри, поезд!
Я оглянулась. Точно, значит, пустили его. Машинист обманул по всем пунктам. Ни маршрутки рядом, ни блокировки путей товарным поездом.
– Паш, значит и электрички пустят.
– Да! Надо успеть добежать на платформы!
Мы отпрыгнули на другой путь. Поезд пронесся мимо.
– Нин, электричка следом!
Платформа была близко. Я оглянулась, увидела, что огни электрички сверкнули из-за поворота. До платформы несколько метров. Успеваем!
Я перебежала рельсы и рванула вдоль путей. Рельсы слева, мы справа, впереди платформа. Вот, уже рядом ступеньки! Здесь еще не поставили турникеты, поэтому никакой потери времени на сканирование билетика. Я очень хорошо умела рассчитывать, успею ли на электричку с учетом погрешности «на турникет». В «Голицыно», например, если электричка уже у платформы, можно успеть преодолеть три пролета ступенек вниз и вбежать в ближайший вагон. На «Филях» к электричке, которая подходит к платформе, можно успеть добежать от палатки с шаурмой, перепрыгнуть турникет и успеть в закрывающиеся двери. Это годами отработанный навык -«влететь в последнюю секунду» перед захлопыванием дверей. Пашка перепрыгнул пути и оказался передо мной. Я споткнулась об его пятку, упала на руки … Тьма.
Окно, светло, жалюзи. Я лежу на кровати, совсем голая. Во мне какие-то трубки.
– Мама не знает, где я!
Когда я упала, было темно, сейчас светло, значит, мама всю ночь не знает, где я. Какое-то время я медленно моргала и ждала, что меня обнаружат. Через несколько минут появилась медсестра, посмотрела на меня, улыбнулась. Что-то сказала. Подошел врач. Он тоже улыбался. Вынул трубку у меня изо рта. Я дико вращала глазами. Да что происходит вообще! Напротив лежал кто-то. Очень белый. Я никак не могла сфокусировать картинку и понять, почему он такого странного цвета. Вроде живой. Тоже в трубках.
Открылась дверь и вошла мама в белом халате. И папа. Оба улыбаются. Правда, папа просто улыбается, а мама сквозь слезы. Слава богу, они знают, где я. Осталось самой понять, почему я здесь. Голова тяжелая, на лице маска, в венах иглы.
– Ты помнишь, что с тобой было? – спросил врач.
У меня из одного глаза потекла слеза. Не могу поднять руку, не могу стереть ее самостоятельно. Пришлось интенсивно моргать. Очень странное чувство. Ничего не помнить. И ничего не мочь.
– Тебя сбила электричка. Не помнишь?
Я так выпучила глаза, что все опять заулыбались и понимающе закивали, как бы показывая, что им ясен масштаб новизны информации.
Мама с папой гладили мои руки, те части, из которых ничего не торчало. Врач сказал, что завтра меня переведут в палату. Долго в реанимации держать не будут, тут очередь. Это хорошо, обстановка так себе.
Я узнала, что меня задела электричка. Вовка успел забежать на платформу, оглянулся и увидел меня в крови. Поднял тревогу. Меня занесли в вагон и довезли до «Одинцово». Там с платформы нас забрала «скорая». Вовка поехал со мной. Так как голова была пробита, он натянул на меня свою черную шапку. Поэтому папе, когда он меня искал, все говорили, что девушка была с черными волосами. А это были не волосы, а шапка.
Вовка рассказал, что в Одинцово я бегала по платформе, а потом вытащила телефон, позвонила папе и сказала – «Забери меня отсюда, тут электрички не ходят». И пережала, видимо, кнопку отключения. Телефон вырубился, и перезвонить папе уже не смогли. Поэтому он не сразу понял, где меня искать. А после того, как нашел, впервые в жизни сказал маме – «Поехали в церковь». Тогда я поняла смысл фразы «в окопах не бывает атеистов».
Папа, как всегда, пытался шутить. Мама пыталась смеяться.
Еще я узнала, что в голове у меня теперь сквозное отверстие. Слева меня задело, и получилась открытая ЧМТ, а справа вырезали кость, чтобы откачать гематому. Сказали, что через какое-то время поставят титановую пластину, и я буду как новенькая. Папа смеялся и говорил, что дадут справку, и в аэропорту нужно будет ее предъявлять, потому что металлоискатель будет звенеть. Я летала на самолете один раз, когда мне было десять, и больше пока не собиралась. Я в электричку то билет не покупала – экономила, убегая от контролеров, какой уж там самолет. Но шутил папа смешно. И про терминатора, и про железного дровосека.
