Был конец января, когда я сошла по трапу на заметенный свежим снегом берег Новой Англии. Город Нью-Фидлем поблескивал в сгущающихся сумерках: свет фонарей плясал на обледенелых стенах домов на набережной и превращал кирпичную кладку в алмазную россыпь. В чернильно-черных водах Атлантики плясали отсветы газовых фонарей. Я пошла вперед, держа в руке один-единственный чемодан, в котором уместились все мои пожитки. После нескольких недель в море было непривычно ступать по твердой земле и видеть вокруг высокие здания. В будущем мне предстояло хорошо изучить этот город, но той холодной зимой 1892 года каждое светящееся окно и каждый темный переулок были мне незнакомы и таили в себе неведомые опасности и интригующие тайны.
Город не был старым – по сравнению с другими городами, которые я успела посетить, – но при этом дышал великолепной пышностью и гранитной уверенностью любой европейской гавани. Я бывала в горных деревушках Украины, средневековых городках Польши и Германии и поместьях родной Англии, но тем не менее меня приводил в трепет гул оживленного, пульсирующего американского порта. Даже когда свет окончательно сменился тьмой, в порту не перестали мелькать силуэты людей, спешащих закончить свои дела.
Бакалейщик щелкал затворами, закрывая свою лавку на ночь. Матросы на побывке бродили по гавани в поисках развлечений, на которые не жалко потратить честно заработанные деньги, а женщины в откровенных нарядах были рады помочь им потратить эти деньги побыстрее. В одном из прохожих я увидела собственного отца – уверенного в себе и успешного, вероятно, снова опаздывающего к ужину, потому что вечер он посвятил важной работе, а не любящей семье.
На противоположной стороне пристани молодая женщина плотнее запахнула зимнее пальто и опустила голову, когда толпа моряков проходила мимо. Может, у нее и подрагивали плечи, но громкий хохот мужчин не заставил ее свернуть с пути. В ней я узнала себя, еще одну заблудшую душу, своенравную, идущую куда угодно, только не домой.
Холодный ветер гулял по пирсу, задувая под потрепанный подол моего платья и пронизывая все швы толстого пальто. Я ухватилась за свою старую твидовую кепку, чтобы ее не унесло прочь. Такие кепки были в моде у мальчишек – отец называл ее «кепкой газетчика», – но за последние месяцы я к ней привыкла. В кои-то веки я пожалела, что не ношу пышных нижних юбок, без которых, как утверждала мама, не обойтись ни одной приличной даме. Простой покрой моего зеленого дорожного платья не стеснял движений, но тонкая ткань нисколько не согревала на ледяном ветру.
Я подняла овчинный воротник, спасаясь от снега, и пошла дальше. В карманах позвякивала горстка монет, оставшихся после работы за границей. Я понимала, что здесь смогу купить на них разве что жалость, да и то если удастся сторговаться. Но каждая из них могла рассказать историю, и я радовалась их дружественному звону, продираясь сквозь белую пургу к таверне.
Джентльмен в длинном коричневом пальто, едва ли не до бровей замотанный шарфом, придержал мне дверь, и я зашла внутрь. Повесив пальто и кепку у двери и пристроив рядом чемодан, я смахнула с волос снежинки. В помещении пахло дубовой древесиной, дровами и пивом. В камине пылал огонь, и тепло защипало мои онемевшие щеки. Полдюжины посетителей разместились за тремя-четырьмя круглыми деревянными столами.
В дальнем углу стояло фортепиано, скамья возле него пустовала. Я знала несколько мелодий наизусть: брала уроки музыки, пока училась в школе, ведь матушка настаивала, что леди должна играть на инструменте. Она бы упала в обморок, если бы узнала, что однажды я найду такое низменное применение ее урокам и воспитанию, оказавшись одна-одинешенька в этой странной американской таверне. Я поспешно отбросила размышления о безграничном благоразумии своей матери, чтобы случайно не передумать, и подошла к лысому бармену, улыбаясь своей самой очаровательной улыбкой. Взглянув на меня, он приподнял кустистую бровь, отчего у него на лбу проступили морщины.
– Добрый день, сэр, – сказала я, подойдя к стойке. – Меня зовут Эбигейл Рук. Я только что сошла на берег и нуждаюсь в деньгах. Не позволите ли вы сесть за ваше фортепиано и сыграть несколько…
– Оно сломано, – перебил меня бармен, – уже несколько недель.
