Надеющиеся на Господа обновятся в силе: поднимут крылья, как орлы, потекут – и не устанут, пойдут – и не утомятся.
Исаия 40:31
Серафим в очередной раз очнулся ото сна на ненавистной скрипучей кровати в состоянии полного очумения.
Очумение!
Именно это чудное слово точно и ярко описывало его ежедневное утреннее состояние.
В словаре синонимов русского языка, который однажды случайно открылся после падения с книжной полки на нужной странице, такое жизнепроявление называли еще опупением, офонарением, охреневанием или ошизением.1
Каждое определение звучало нехило и емко.
Узкая и неудобная металлическая кровать, перенесенная в его комнату еще в детстве, привычным противным космическим скрежетом поприветствовала тяжкое пробуждение.
Эта кровать, которую числили антиквариатом и поэтому до сих пор не выносили на помойку, досталась ему в наследство от умершего десять лет назад младшего брата.
С того момента и по сей день он – ее пленник.
Никакие уговоры не помогали – даже самый «прозрачный» и мягкий намек на смену осточертевшего ложа приводил маменьку в состояние беспамятства.
А маменьку он жалел, она ведь до недавнего времени была единственным близким человеком на этой Земле. Жила незаметно и скончалась так же тихо. Будто просто перешла из одной комнаты в другую.
Теперь кровать он сохранял в память о ней.
…Странная какая-то жизнь досталась ему. На планете, третьей по удаленности от солнышка, надоедливо светившего сейчас в щель между занавесками в правый глаз острым лучиком, бродят погруженные в свои дела 7 530 103 737 человек, и 7 530 103 736 по состоянию на сегодняшний день, 5 сентября 2017 года, совершенно к нему безразличны.
Как, впрочем, и он к ним ко всем.
Если честно, то равнодушие это было больше показное, некая защитная бравада от одиночества.
Как и большинство из семи с половиной миллиардов человек, населявших вместе с ним земной шарик, Сима жаждал признания, восхищения, любви, достойного вознаграждения за свои пока еще неоцененные человеческие и деловые качества.
Хотелось быть значимым, ответственным. Но, увы, в большинстве случаев его поведение выглядело несколько неуклюже и претенциозно.
Свое странное имя он получил благодаря своему не менее странному папаше, в рождении тоже, кстати, звавшемуся Серафимом. Мама называла сначала отца, а потом и его самого Симой, иногда – Серой или Фимой, что звучало еще противнее. Эти имена употреблялись также успешно и для женского пола, поэтому он оказался как бы бесполым существом.
Из всех кратких форм своего редкого имени ему нравилась только одна форма, но какая!
Серафино! Звучит достойно – обладатель столь звучного имени сразу представлялся как минимум итальянским крутым мафиозо или успешным покорителем женских сердец.
И еще он знал, что Серафим – библейское имя, именно так называли Ангелов. Сараф, составляющая этого имени, в переводе с древнееврейского означает Ангел.
Шестикрылый Серафим, пылающий огнем, летящий змееподобной молнией!
У Серафим Серафимовича же был спокойный характер, склонный в большей степени к покорности, нежели к проявлению чувств. Он был довольно застенчивым, с мягким сердцем и чувственной душой, чего ужасно стеснялся.
В жизни, за стенами дома, он старался казаться окружающим независимым и снисходительным циником, отчего люди, даже ставшие ненадолго его знакомцами, старались это знакомство поскорее завершить.
Он всегда стремился быть полезным людям, и в мыслях своих был настроен на сотрудничество, но по разным причинам, и прежде всего из-за трусости и неуверенности, попадал в зависимость, не позволяющую утвердить себя, проявиться как личность. Подобное состояние не может быть постоянным, поэтому временами случались кратковременные моменты проявления гнева, негатива и даже агрессии.
И тогда уж сильные эмоции и нерастраченный тестостерон брали верх над рассудком!
К его огорчению, случалось это всегда в самые неподходящие моменты. К примеру, во время сдачи экзаменов, когда он еще учился в институте, или при важнейшем разговоре с начальством, под руководством которого он, преодолевая себя, тянул лямку одной из ничего не значащих безликих особей облака «офисного планктона».
Так он и носил маску холодного и отчужденного циника, обладая на самом деле нежной и чувствительной душой, разрывающейся и кричащей от неразделенных чувств. Его переполняли грандиозные идеи и планы их воплощения, что придавало вначале в обществе определённый статус и значимость в эмоциональном, но, увы, не в материальном плане. Задумки оказывались, как правило, труднореализуемыми и в силу природной лености не завершались никогда.
Заработав на этом репутацию прожектера и никчемного человека, Сима окончательно заперся в своей раковине и превратился в тень, неслышно и незаметно существующую среди шумных, веселых и беззаботных людей.
Он ненавидел всех этих весельчаков и балагуров, беззаботно и легко порхающих над цветником жизни, но был полностью зависим от их окружения. Для него немыслимо было принять какое-либо решение без прослушивания советов ото всех знакомых и не знакомых ему людей. Серафим просто не мог принять самостоятельного решения, он не привык рисковать, а без риска нажить собственный жизненный опыт – ну никак!
