(роман. kантата.)
ОТ АВТОРА
«…ДВЕРЬ…» написана в 1987—1988гг. В конце 80-х годов я обращался во многие издательства и журналы с целью издания этого произведения, но безрезультатно. Не помогла и «перестройка», осветившая многие темные места того периода. В соседней России читателям уже были представлены в свое время не увидевшие свет «арестованные» произведения многих писателей (Приставкин, Булгаков, Рыбаков, Платонов и др.) Моя же «…ДВЕРЬ…» все никак не открывалась. Сейчас вошло в обычай говорить о том, что у нас нет «литературы из сундука». Конечно, я не отношу себя к «репрессированным», «диссидентам», но фактом является то, что отрывки из «…ДВЕРИ…» увидели свет на страницах некоторых газет и журналов только в середине 90-х. Один из «толстых» журналов напечатал усеченный вариант в конце 90-х. Я рад, что «Открывающаяся во тьму ДВЕРЬ словно устала принимать жертвы окропленные слезами господа» (название длинное, по объему компактное) после долгих лет, наконец, представлена читателю в полном объеме.
**
Цветы, что в солнечные дни, при благоприятных условиях, источая аромат, раскрывают свои глянцевые лепестки, в пору хмурую, снежную, морозную вянут и желтеют, теряют аромат, грубеют и гибнут, наконец. И люди, как цветы: в пору жизни беззаботную, привольную они веселы и ласковы, а как попадают в ситуацию тяжелую, среду сложную, озлобляются, свирепеют, становясь жестокими существами.
ПРОЛОГ
.… Место, в народе называемое «Рудником» – старое русло мелкой речушки, в последние годы было передано под надзор людям в серых шинелях, после чего та мелкая речка высохла раз и навсегда. «Рудник», где когда-то немецкие инженеры с помощью местного населения добывали медь, железо, золото, теперь, говорят, превратился в кладбище. Это слухи, потому что не было человека, который толком знал бы, что на самом деле происходило в тех местах. А если и знал кто, молчал. Но иногда, особенно по ночам, из места, называемого «Рудником», слышались глухие выстрелы и стоны. Говорят, там, где в свое время, добывали золото, расстреливали людей и закапывали в русле пересохшей реки. Об этом люди говорили тайком, со страхом, осторожно, не осмеливаясь даже взглянуть попристальнее в сторону «Рудника». Расстояние от центра до «Рудника» составляло где-то пятьсот километров. Теперь вместо пересохшей мелкой речушки там тек кровавый сель.
**
ВСТУПЛЕНИЕ. АРИЭТТА. …и… …это должен был быть четвертый по счету расстреливаемый Им в эту ночь человек – и последний, кому предстояло умереть в этот день. Скоро тяжело откроется дверь, сделанная из дубовых досок, спотыкаясь, выйдет на порог человек в сопровождении двух вооруженных охранников, посмотрит на Него вначале внимательным, жалким взглядом, который сменится тупым безразличием, какое-то время постоит на месте, потом, почувствовав спиной холодное дуло ружья, тяжелым шагом направится во двор, откуда узкая калитка поведет его в ночную тьму, а оттуда к смерти, последнему пристанищу… Он был уверен, что допрашиваемый сейчас там внутри человек обязательно споткнется на выходе, а потом жалко-жалко посмотрит ему в лицо. Потому что до сегодняшнего дня, на протяжении всех тех месяцев, что проработал здесь, Он не раз был свидетелем того, как все допрашиваемые за дубовой дверью выходят оттуда одним и тем же шагом, одинаковой походкой, и выражение лиц у них одинаковое, у всех одно и то же. Хорошо знал он и то, что прежде, чем переступить этот порог, лица у этих людей были немного иными; в другое время их легко было отличить друг от друга по походке, поведению; обычно люди входили широким или мелким шагом, с разным выражением лица – страх, удивление, недоумение… встречались и улыбающиеся лица – но с того мгновения, как открывалась перед ними дубовая дверь, от прежних выражений на лицах их не оставалось и следа. В этом Он был уверен. На лицах, в глазах, где были страх, удивление, недоумение… и даже улыбка мелькала порой, потом уже читалось нечто иное. В действительности, называть это нечто выражением лица было неверно, потому что это было скорее отсутствием какого-либо выражения, чем-то вроде оцепенения, отупения и еще жалкости… На лицах людей, за которыми закрывалась дубовая дверь, поначалу теплился едва заметный отсвет, отчего-то напоминавший Ему затухающие лучи осеннего Солнца. Человек же, перед которым открывалась дубовая дверь, понимая, что скоро всему придет конец, забыв все страхи и надежды, думает о неизбежном: это боль, боль тела и души… Человек, которому никуда не убежать от смерти, прикидывает, с какого фланга она его атакует. С какого направления нападет смерть, зависело от Него, и сейчас, сидя на маленьком табурете в маленькой комнатке по эту сторону дубовой двери, Он с нетерпением ожидал появления четвертого человека, которого Он должен убить, и последнего, чья смерть предусмотрена была в эту ночь. Ждал не потому, что был особым любителем убивать; нет, просто потому что после четвертого убитого человека закончится Его рабочий день. После этого – то есть после того, как на совесть, как положено, выполнит очередное задание сегодняшнего дня, сдаст начальнику свое оружие, Он пойдет домой, помоется, ляжет рядом с женой, слушая сонное дыхание детей, прочтет про себя молитву и заснет тревожным сном…
