Две части целого
Адвоинженер
Часть 1. «Вечное настоящее»
Предисловие
Официальная пресса сообщает, что нас ждут большие перемены – построят два поднебесных конгресс-холла, восемь гостиниц, расширят аэропорт, приведут в порядок набережную.
Для меня город выступает как целое очень редко – ровно тогда, когда я нахожусь извне.
Детство проходило во дворах, которые в обиходе назывались именами расположенных там учреждений – «Ритм», «Аэрофлот», «Соки-Воды», «Кассы», «Отдых», «Волшебница», на пятачках возле кинотеатра Пушкина и Гастронома №5, на студии телевидения, где работала мама или «пожарке», где трудился отец.
А еще в школе, во дворце пионеров (шахматная секция), атлетическом клубе «Юниор», на карьерах и озерах, горках и катках, школьных вечерах и танцах.
Внутреннее пространство двора делилось между теннисным столом, верстаком, песочницей, турником, бомбоубежищами, беседками, детскими садиками, футбольным полем, деревянной горкой, фонтаном с купидонами, пенсионерской клумбой, гаражами и кустами акации.
Об этих местах можно рассказывать долго, счастливо и отдельно, поскольку там случалось все важное и наиважнейшее – драки и дружбы, песочные замки и ледяные крепости, тополиный пух и спички, ножички и пестики, ранетки и яблочное по рупь семнадцать, гитары и девушки, книги и пластинки, и многое, многое другое.
Но в том, что случалось, не было собственно города, как осознанного субъекта присутствия. Нет, конечно, он был, но как-бы за кадром существенного – в прописках, официальных титулах или символах.
И правда, пока я дома, там нет никакого города, и в конторе нет, и в суде. Нет в клубе, на даче или в гостях.
Короче, если внешний наблюдатель или марсианин станет наблюдать меня в квартире, даче или на работе, он не догадается, что это происходит в Челябинске.
Только вдоль пешего пути что-то проступает в дальнем свете.
Да, конечно, город все время подает сигналы – шумы, дымы, запахи и коммунальные счета. Но это всего лишь тихий скрип повседневности.
Там, куда я вложился всерьез, города нет. Вернее, почти нет.
И пока в собственном серьезном вложении решается только частный вопрос, а общий возникает лишь попутно, город остается родным, в смысле привычным, но безликим.
И только когда нам случится встретиться с мыслью о городе, ее раскрыть, понять и просветить собственное присутствие в теле «город», в том числе, осознать необходимость и незаместимость своего личного усилия, и, соответственно, его приложить, произойдет чудо перевоплощения. Те самые отдельные дома, дворы, школы, дороги, трубы и «пожарки» родятся вновь, но уже как части единого и живого целого, которое как всякое живое обладает собственной уникальностью и неповторимостью, то есть, лицом.
Глава 1. «Когда я был маленьким в детстве»
Когда я был маленьким в детстве, отчетливо понимал, что человечки не могут жить в киношном экране, поскольку он очень плоский. Другое дело – телевизор. Там-то они вполне могли прятаться до 20.45. Как тетя Валя с Хрюшей, к примеру.
На дне рождения бабы Поли, папа сказал, что человек произошел от обезьяны.
– И я? – спросил маленький детский я.
– Нет, – рассмеялся папа, – ты от нас с мамой.
– Тогда, ты?
– Нет, – продолжал смеяться папа, – я от деда и бабы Поли.
И тут до меня дошло.
– Баба Поля, – крикнул маленький детский я радостно, – она от обезьяны!
Как пережила сей радостный день рождения баба Поля, уже не помню, но меня все-таки сильно не наказали. И это была правильная педагогика, ибо эволюционная теория во всем блеске и собственной полноте в маленьком детстве дается далеко не каждому и далеко не сразу.
В те небольшие годы, некоторые ненавязчивые взрослые изводили меня вопросом кого я люблю больше, – маму или папу.
То, что «папа-мама» есть самое-самое все, я ощущал как непреложную и неразложимую достоверность, и отличие «папы-мамы» от остального ландшафта понимал.
Но вот, как различить больше-меньше и выделить отношение к каждому, не разумел совершенно, оттого впадал в ступор всякий раз, когда задавался подобный вопрос.
После очередного субботнего чая с коржиками, я признался в своих мучениях бабе Поле.
– Говори «одинаково», – сказала баба Поля
– Но ведь это не так!
– А как?
– Я не знаю.
– Поэтому, говори «одинаково».
На очередном празднике ко мне снова пристала добрая тетя навеселе:
– А кого ты боль…
– Одинаково, понятно вам, – поровну, никого больше …
– Ладно, ладно, ты чего, – пробормотала добрая тетя, – я-ж просто так.
Оказывается, это было «просто так» и на самом деле ничего не значит, спрашивается, чего напрягаться. Проблема была решена, а вскоре и вовсе сошла на нет.
Но почему этот вопрос вообще присутствует в качестве демонстрации заинтересованного отношения к чужому ребенку, мне неизвестно до сих пор.
В шестидесятых годах мы – бабушка, дедушка, мама, папа, я, мамина сестра Лена и ее сын Гоша, жили в большой трехкомнатной квартире, которая располагалась на четвертом этаже сталинского дома.
Я дружил с соседским мальчиком Сережей, обитавшем этажом ниже.
Однажды, будучи у него, мы заигрались допоздна.
