Рационализм и доктринерство – это болезни нашего времени, предполагается, что им известны ответы на все вопросы. Но нам еще предстоит открыть все то, что нынешнее ограниченное знание пока исключает как невозможное.
Карл Густав Юнг
1
Профессор
Седовласый человек, пятидесяти лет c небольшим, в бледно–зеленом костюме хирурга привычным жестом развязал тесемки марлевой маски и, медленно пройдя через комнату, устало опустился в кресло, стоящее у стены напротив входа в операционную. Это – хирург, профессор, он только что закончил пятичасовую операцию и очень устал. Вместе с ним в комнате – мужчины и женщины в таком же одеянии. Это – врачи и медсестры; они вместе с профессором тоже только что вышли из операционной, где на столе осталось тело покушавшегося на самоубийство красивого сорокалетнего мужчины, великолепных физических данных и почти абсолютного здоровья…
Люди устали, они молчат. Слышно лишь, как шуршит их одежда и бахилы на ногах.
Сквозь стекла дверей, ведущих в операционную, видно, что в ней находятся врачи – мужчина и женщина – в такой же бледно–зеленой одежде. Они внимательно смотрят то на приборы, то на лежащего на столе; иногда они переглядываются и что-то коротко говорят друг другу…
Люди в комнате неспокойны; они бросают взгляды на мужчину и женщину в операционной, словно ждут от них какого-то тревожного сигнала. Только профессор, откинув голову и закрыв глаза, сидит в кресле, не обнаруживая признаков беспокойства.
Но он чувствует молчаливое напряжение, царящее в комнате.
– Коллеги, – тихо раздается, наконец, усталый голос профессора. Он знает, что сейчас все присутствующие внимательно смотрят на него и стараются не проронить ни одного его слова. – Такое в моей практике первый раз. О подобных случаях я читал у Попова Владимира Семеновича, еще – у Бурденко. Поверьте, это случай! Его величество случай! А в случае, как известно, Господь являет волю свою… Я много повидал на своем веку, но такого… Это немыслимо. Его рана не совместима с жизнью, но ведь он жив… Уникальный случай… Поразительно… Сережа, – обращается профессор к молодому человеку с узкими раскосыми глазами и черными, как смоль, волосами. – Скажите, Сережа, когда его только привезли сюда, вы что ему делали? Травма же изначально была несовместима с жизнью.
– Что делал? – озадаченно повторяет вопрос молодой врач и смотрит черными щелками глаз на профессора, пожимая плечами. Как и присутствующие здесь, он, видимо, все еще находится под впечатлением проведенной профессором операции, и потому не сразу собирается с мыслями; возможно, он все еще не может поверить, что лежащий на операционном столе до сих пор жив, ведь по всем биологическим законам живой природы он должен был умереть до операции. Наконец, после паузы, молодой врач говорит. – Да что делал? Интубацию сделал, давление стабилизировал… Вводил штатные препараты, какие были под рукой. Потому что времени не было искать. Ну, еще ввел диоксидин и противосудорожные. А что я еще мог, Леонид Семенович? Зрачки у него, когда посмотрел, – то они, что удивительно, – были расширены и ассиметричны. Жутко даже стало. Я, вообще-то, первый раз сталкиваюсь с самострелом…
– Лиха беда начала, – говорит профессор. – Теперь будете сталкиваться. Не часто, но будете. По городу количество попыток суицида за последние три с половиной месяца возросло более чем в четыре раза. Соответственно, и смертей тоже… Такая вот печальная статистика… Слава Богу, огнестрельное оружие применяется редко. Это не значит, что мы не должны быть готовы к случаям, подобным нынешнему. Сегодняшний случай – редкость. Но если что–то подобное повторится, то действуйте быстро, творчески, в зависимости от ситуации – как Сережа. И думайте! Думайте! – Профессор делает паузу, потом говорит. – Извините, Сережа, я перебил, вас. Продолжайте.
Сережа хмурится и продолжает.
– Параллельно я за неврологом послал, потому что тут уже кома была налицо. А до прихода Виталия Борисовича попробовал, как больной реагирует на внешние раздражители.
– И что дали пробы? – спросил профессор.
– Ничего. Вообще ничего. Не было реакций. Я понял, что больной, как бы, все… уходит…– Сережа умолкает.
– А вот и не «всё»! Жив он! Вопреки всему. А потом что вы ему делали?
– Ну, а потом сразу к Николаю Федоровичу в реанимацию. А что я еще мог? Потом и вы приехали…
– Вы молодец, Сережа! Вы просто умница! Сделали все правильно! А главное быстро и своевременно, – устало говорит профессор. После небольшой паузы добавляет. – Запомните, коллеги, что рассказал Сережа. Впрочем, если больной выживет, или проживет хотя бы несколько суток, то мы… – профессор приподнимается из кресла, встает, медленно проходит через комнату и смотрит в операционную, – то мы опубликуем отчет об этом случае. Обязательно. Думаю, наш опыт поможет многим врачам и многих людей спасет.
Профессор возвращается, садится, откидывает голову на спинку кресла и, закрыв глаза, медленно говорит:
– А вы, Сережа, вы либо чародей, либо вашими руками сегодня водил Бог… Н-да… Надежда Николаевна, вы там рядом с микрофоном. Пожалуйста, спросите, сколько уже бесперебойно работает сердце? Сережа, – обращается профессор к молодой женщине, сидящей за столиком, на котором стоит прибор, похожий на небольшой пульт управления, и микрофон на длинной ножке.
