Всё началось с открытой двери.
Всё когда-нибудь начинается с открытых дверей. Распахиваются двери родильного отделения, и тебя, маленького и сморщенного, вкатывают в палату, чтобы ты ненадолго прикоснулся к теплу, в котором зародился. Двери похоронного бюро тоже всегда открыты, и твоя смерть не станет исключением, благодаря которому дом бальзамирования будет закрыт на выходные. Дверей множество, и в добрые две трети не хочется заглядывать даже одним глазком.
Примерно такие мысли пронеслись в голове Тимы, пока он, шумно сглатывая слюну, таращился на тёмный провал, ведущий в пятый ангар. Левая рука нащупала выносной манипулятор рации, закреплённый на плече. Правая осталась дежурить на ремне, облепив потной пятернёй поясную кобуру.
– Герман, сейчас в пятом кто-нибудь есть?
Возникла пауза, грозившая переполнить мочевой пузырь Тимы. Наконец в динамике рации зазвучал Майский. Раздражение в его голосе упрекало за сбежавший сон, что так и не устроился на крылышках двух часов ночи.
– Пятый ангар – чисто.
– Но дверь открыта, – настаивал Тима. Смутился, обнаружив, что перешёл на шёпот.
– Ну так зайди и проверь, господи боже! Или овечий хвостик отрос?
Не оборачиваясь, Тима вскинул левую руку и выставил средний палец из кулака. Зрачок потолочной камеры, установленной на развилке восточного и юго-восточного коридоров, расширился, а через пару секунд рация хохотнула голосом Майского.
– Иди уже, Тимофей. Орёл в гнезде приглядит за птенчиком.
Тима ощутил порыв огрызнуться, но сразу сник. Ночное патрулирование всегда умиротворяло его. Он словно шагал по собственным мыслям, выстланным в полумраке южных заводских помещений. Иной раз ему даже приходилось упрашивать Майского, чтобы тот остался в комнате охраны, уступив свой черёд совершать обход. Вот как сегодня.
Только сейчас всё было иначе.
Оставленную настежь дверь простили бы в каком-нибудь пансионате для пожилых, если, конечно, это не послужило причиной страшного сквозняка. Однако на эту дверь, обитую с двух сторон листовой сталью внахлёст, с массивными дверными петлями, возлагали куда больше надежд, чем на символические перегородки, прятавшие комнаты старения.
Каждое помещение Кимринского авиаремонтного завода на ночь запиралось и ставилось на охрану, тем самым подразумевая, что нарушитель сперва оглохнет от воя сирены, а потом превратится в грядку, на которой такие люди, как Тима и Майский, со всей заботливостью и профессионализмом высадят разноцветные гематомы.
Тима включил фонарик и сделал шаг по направлению к двери. Снова потянулся к манипулятору рации.
– Герман, посмотри записи. Помещение вообще ставили на охрану? И ради бога, включи свет, пока я ноги не переломал.
– Секунду.
В ангаре вспыхнули потолочные лампы – и большая их часть погасла. Тьма сгустилась и осталась на грани тревожных сумерек. Но и при таком освещении было понятно, что внутри находился только Тима.
В дальней половине ангара, на стенде, имитировавшем крыло «Боинга-737», был закреплён авиационный двигатель. Выпуклый, огромный и бледно-холодный в неверном свете, он простаивал, ожидая сервисных работ, которые должны были начаться в следующий понедельник. За двигателем просматривалась горизонтальная шахта, предназначенная для приёма струй отработавших газов и их рассеивания через сложную систему вентиляции.
Рация щёлкнула, и Тима вздрогнул. Сердце в груди сжалось от испуга.
– Хорошие новости, приятель, – проговорил Майский, – помещение поставлено на охрану в девятнадцать сорок шесть, а сброс сигнализации произошёл незадолго до полуночи.
Тима почувствовал напряжение в ногах. Луч фонарика впустую шарил по стремянкам, куче противооткатных упоров для самолётных шасси, жёлтым металлическим платформам с лестницами, высокому потолку, на котором помаргивали неисправные лампы.
– Такие новости сложно назвать хорошими, Герман. Ангар почти два часа был без охраны.
– Я промотал видеозаписи и посторонних не обнаружил. Ты же помнишь, темнота нашим лупатым подружкам не помеха. Но тебе придётся всё осмотреть, сам знаешь.
Чертыхнувшись, Тима с трудом подавил желание опять вскинуть руку в неприличном жесте. И сделал бы это, не коснись его носа слабая вонь. Пахло чем-то несвежим и мясным, будто где-то раскидали застарелый фарш, скользкий и покрытый плесенью.
Пытаясь обнаружить источник вони, Тима сделал несколько шагов. Опустил глаза, идя по дуге красной разметки, нанесённой на бетонный пол. Разметка обозначала опасную зону. Ступи в неё, и работающий авиационный движок втянет тебя в единственную ноздрю со всеми потрохами.
– Побуду-ка я диджеем, пока ты вытанцовываешь по ангару, – подал голос Майский.
Тима вздохнул. Он уже видел, как Майский, этот сорокатрёхлетний поклонник закусок с красным луком, устраивается в кресле, намереваясь хорошенько развлечься.
– Заткнись, Герман, я должен всё слышать.
– Тогда ты должен услышать и это, приятель. Перед тобой – настоящая турбина-убийца. Первая жертва – инженер «Домодедово». Событие девятилетней давности. Парень зазевался и очутился в зоне всасывания. Его перемолотило в кровавый парной фарш, который выбросило вместе с газами почти на пятьдесят метров.