Сержанта и убийцу увезли еще ночью. Труп лошади – под утро, часа в четыре. Крови на асфальте почти не было.
За ночь лошадиное дерьмо примерзло к асфальту и не воняло. Человеческое тоже. Петр Романович Ломов сидел на корточках и соображал: «Конная милиция ночью на отморозков напоролась. Ну, напоролась, зачем те стрельбу подняли? Бред какой-то. Майор Стриж попал в бандита! Еще больший бред. Он только ложкой в тарелку без промаха попадает, а тут с первого выстрела уложил наповал. Зачем тут приказал остановиться? Ну ладно, это пусть сами разбирают. Хотя как одно без другого? Не разберешь. Все связано вместе. Жалко сержанта».
Ни за что не стал бы он, еще недавно лучший опер города по кличке Пролом, а теперь частный детектив, заниматься этим делом. Но уж очень просил старый приятель, начальник управления собственной безопасности полковник Кротов.
– Петя, – уговаривал Крот, – помоги, пожалуйста, что-то там нечисто. Кадры у меня, сам знаешь, молодые, опыта никакого. Помоги. Я в долгу не останусь. Подстрахую, когда понадобится. Ты меня знаешь. И работу тебе денежную подкину, и техникой, когда надо, помогу. У меня толстосумы постоянно просят то проследить за кем, то еще какой чепухой заняться. Я тебе кучу таких чепуховых дел подкину. Примешь на работу двух-трех пацанов из юридического института, они справятся. Зарабатывать кучу баксов в месяц будет твоя контора. А ты помоги мне в этом дерьме разобраться.
Зачем просил, что это за дело такое важное, Пролом из разговора не понял, но дружок как в воду глядел. Действительно, с дерьмом пришлось иметь дело. В прямом смысле.
На человеческом бурели капли крови.
– Совсем расхворался майор Стриж, – ехидно сочувствовал он старому сослуживцу. – Геморрой старика замучил. Сколько еще встреч с бандитами предстоит? Так и до пенсии не дотянет.
А было это… – продолжал размышлять Пролом. – До такого цвета кровь доходит часов за пять-шесть. Сейчас восемь двадцать одна. Значит, было это в два-три ночи. Ну, никак не раньше часа. Примерно так они и доложили.
Следы армейских ботинок сорок шестого размера с остатками человеческого добра увели его взгляд влево. В подворотню. Он знал: там, за старой, облезлой кирпичной довоенной постройки стеной из дырявой трубы всегда подтекает вода. И тут все соответствовало. Колыванов вляпался и пошел смывать.
– Эх, Колыванов, Колыванов. Пятьдесят лет прапорщику, а дня не было, чтобы не вляпался. Нету мозгов, считай, калека. «Ничего не видел, мыл ботинки». Чего принесло его в милицию? Ни таланта к сыску, ни ловкости. Только что здоровый, как медведь, – ворчал Петр.
Мартовское солнце наконец проснулось. Лучи пролезли через облака. Оповестили, что началось утро, поглядели на лошадиную кучу. Отразились желтым блеском в глаз Ломова.
– Это что еще такое? – спросил он на этот раз удивленно и вслух.
Там блестела монета. Пролом натянул хирургическую перчатку, двумя пальцами достал, отер о камуфляжную штанину, потом по привычке обнюхал и начал разглядывать.
С монеты индюковато глядел крючконосый, щекасто-зобасто-лобастый профиль Людовика 16-го. Или, как было написано на монете, – LUD XVI. На другой стороне по краю вокруг герба с короной нестройно, как всегда у французов, красовалась надпись из разных слов, разбирать которые бывшему оперу было неохота, и дата 1783.
«Столько лошади не живут», – подумал Пролом, знавший толк в лошадях. Прикинул монету на вес – тянула граммов на пятнадцать.
– Это как же ты сюда вляпалась? – спросил детектив. – Такая красавица – и в дерьме. Прямо как Колыванов.
Монета, естественно, промолчала, а вот помощник Пролома Гена Люков по кличке Глюк кашлянул и предложил:
– Романыч, давайте я к вещдокам приобщу.
– Давай, – строго поднял на него глаза Пролом, спрятал луидор в бумажник и показал пальцем на кучи: – От каждой граммов по сто.
– А эти-то зачем? Я про монету говорил, протянул Глюк с обидой.
– Для анализа, Гена. Исключительно для анализа. – Ломов встал и направился в подворотню.
Глюк вздохнул, брезгливо сморщил нос, отломил короткую ветку от старого вяза и ковырнул. Блеснул второй луидор.
– Боженька на небе сидит и все видит! – повеселел Гена. Вытащил монету, вытер о штанину, как до того сделал шеф, и спрятал в потайной пистончик на поясе брюк.
Потом перековырял каждую кучу, больше монет не было. Отобрал понемногу того, что было приказано, разложил в пакеты, спрятал в пластиковый мешок и, насвистывая «Наша служба и опасна, и трудна», побежал догонять.
А Петр Ломов соображал. Он шел быстрыми шагами по замерзшим лужам, прошлогодним, вдавленным в землю окуркам, клочкам бумаги, листьям и размышлял:
«Во-первых, надо идти в музей и расспросить о монетах. Во-вторых, ненавязчиво зайти к Стрижу и узнать о ночном дозоре. В-третьих, сходить на конюшню поговорить с лошадьми. Отставить с лошадьми. С конюхами. В-четвертых, полный анализ продуктов полураспада, но этим займется Глюк. На сегодня все».
Сзади пыхтел помощник.
– Геннадий, немедленно дуй в лабораторию, и чтобы к обеду все анализы были готовы. Группа крови, что ели, где еда выросла, когда скошена, или собрана, или куплена. И т. д., и т. п. Если хотя бы на один вопрос из этих или любых возможных других не ответишь ― выгоню.
