Зайдя домой, Петров уже с порога почувствовал запах свежей выпечки, его Леночка пекла пироги. Навстречу прибежала младшенькая и крепко обняла, поцеловав его в щечку. По телу растеклась приятная теплота, Боже, как же хорошо,– подумал он.
ХОРОШО, потому что ждут, потому что любят, хорошо от запахов вокруг, от таких теплых объятий доченьки и вообще от всего-всего. А еще, необыкновенно хорошо, потому что закончились эти ужасные дни страданий, когда младшенькая лежала в реанимации и врачи боролись за ее жизнь, а Петровы, стоя под окнами реанимационной палаты, смотря в открытую форточку окна, надеялись, если не увидеть, то хотя бы услышать голосок своей доченьки и слезы текли по их щекам. Сейчас все позади.
Почему-то именно сегодня Петрову вспомнилась его любимая прабабушка, с которой в раннем детстве они коротали вечера за игрой в домино, поедая бутерброды с маслом и яйцом и запивая их ячменным кофе. КАКИЕ ЭТО БЫЛИ ПРЕКРАСНЫЕ ВЕЧЕРА. Где ты моя любимая бабушка, как там твоя душа на небесах?– подумалось Петрову.
Казалось, ничего не может испортить этот ТЕПЛЫЙ И ТАКОЙ СЛАДОСТНЫЙ ВЕЧЕР.
Вдруг раздался звонок, а за ним последовал настойчивый и какой-то бесконечно мерзкий стук в дверь. За дверью стояла Марья Ивановна.
Марья Ивановна была не старше 40 , но из-за ее неуживчивого и назойливого характера и из-за привычки, как казалось, всегда лезть не туда и не так, никто из подъезда дома давно не называл ее Маша, а только Марья Ивановна. Соседи уже привыкли на все ее вопросы, даже не вникая в их суть, отвечать ей: «ДА, Марья Ивановна. Хорошо, Марья Ивановна».
