Когда мчишься так быстро, в боку начинает колоть. Но задерживаться не стану, некогда уже. Чёрт, как проспал-то? И что теперь сказать Ли Ваню?
Улицы городка пустынны. При дыхании изо рта вырываются облачка пара – осень, холодает. Все спят в тепле, сны досматривают. А у меня рабочий день спозаранку начинается. С пяти утра, если точнее. И хозяин въедливый. Я ничего не имею против китайцев, но Ли Вань уж очень придирчив, правда. За каждую минуту опоздания штрафует.
Уф, наконец-то! Вот она, прачечная! Влетаю в дверь, на ходу разматывая длинный шарф. Слава всем богам, хозяина нет! Гордон, как всегда, сидит в своём углу, почитывая газету. Где он их берёт, хотел бы я знать. Бумага давным-давно стала предметом роскоши.
– Привет опоздавшим! – глаза Гордона насмешливо щурятся, он с удовольствием отхлёбывает из чашки, стоящей перед ним. Жадно втягиваю ноздрями пряный запах:
– Ух ты! Нальёшь чашечку?
Обожаю зорелад. Если разбогатею, буду его пить целыми днями.
Гордон наливает в чашку рубиновую жидкость. Смотрит на меня с сочувствием :
– Что, опять не завтракал?
– Завтракал! – лихо вру я, – бабушка знаешь какие оладушки испекла!
При слове «оладушки» в глазах мутится от голода, и я поспешно глотаю из чашки горячую жидкость. Дурнота отступает, и я успеваю заметить сочуствие, мелькнувшее во взгляде Гордона.
Что ж, день начался не так уж плохо. Меня не оштрафовали, напоили зореладом. Можно приступать к работе.
Но прежде чем начать, спрашиваю Гордона – как бы небрежно, как бы между прочим:
– Полетаем сегодня? Как думаешь, получится?
И подпрыгиваю от радости, услышав небрежный, уклончивый ответ:
– Там видно будет, к вечеру ближе.
Это значит – да! И до самого вечера, до окончания рабочего дня, я держусь только этой радостью, ожиданием самого замечательного, что происходит в моей жизни, довольно скудной хорошими событиями. Я не жалуюсь, но без Гордона моя жизнь была совсем уж серой. Не считая некоторых событий, скрытых от непосвящённых.
Бабка держала меня в чёрном теле. Родительских денег – после гибели матери и отца – я так и не увидел. Бабка, как опекунша, получила всё и спрятала под замок. Кормить совсем перестала. Она была бы рада, если б я ушел из дома, но идти мне некуда. Я не жалуюсь. Просто рассказываю, как обстоят дела.
Гордон появился в городе недавно. Ли Вань никак не мог упустить такую выгоду. Эмигрант, который согласен работать за еду и жильё – хорошее приобретение для прачечной. Еду хозяин приносил раз в день, в обед. А спал Гордон здесь же, в кладовке с запчастями для стиральных машин. Кстати, и машины ремонтировал тоже он. Очень выгодное приобретение, очень.
Он молчит о том, что произошло на родине, но я догадываюсь. Таких, как мы, не жалуют последнее столетие нигде, ни в одном царстве-королевстве. Приходится скрываться и быть тише воды, ниже травы, чтобы выжить.
Обычно день тянется долго. Не верьте тем, кто утверждает, что в стирке нет ничего сложного. Горы грязного, вонючего больничного белья с пятнами крови, мочи и лекарств; десятки одинаковых платьиц и костюмчиков из детского дома; полосатые тюремные робы, пахнущие потом, тоской и страхом – всё это нужно рассортировать и подготовить к стирке.
Сортировкой занимается Гордон – мне слишком часто становится дурно во время этой работы. Я закладываю бельё в машины, засыпаю порошок и пятновыводитель, переключаю режимы. После окончания цикла Гордон помогает мне развешивать выстиранное – Ли Вань экономит на автоматических сушилках.
В полдень появляется хозяин с обедом. Когда я нанимался в прачечную, именно обед стал для меня главной причиной, по которой я согласился здесь работать. У меня появилась возможность получать еду хотя бы раз в день. Но для сердечника это очень, очень неподходящая работа.
Ли Вань расставляет на столе объёмистые судки. Не спеша, тщательно протирает столовые приборы. Натешившись нашим нетерпением, которое мы пытаемся скрыть, зовёт к столу. Смотрит, как мы едим. И в конце обеда обязательно говорит, качая головой:
– Вы сришком миного едите – и ты, Довик, и ты, Горидон. Я сришком добирый. Вы меня разоряече.
Угу, разоришь тебя. Паук-кровопийца, вот ты кто – думаю про себя. Молчу, конечно, опустив глаза. Где ещё найти работу сироте шестнадцати лет, кто меня возьмёт?
Ничто не выматывает меня так, как глажка. Гордон работает с прессом для прямого белья, я проглаживаю мелочи. Через полчаса влажный пар от утюга, однообразные движения и бесконечность работы вводят меня в своеобразный транс. Я выполняю работу автоматически и прерываюсь только на то, чтоб глотнуть воды. Воду мы с Гордоном покупаем по очереди – китаец экономит и на мелочах тоже.
Когда мы выходим на улицу, уже смеркается. Почти не разговаривая, быстро идём к заброшенному заводу. Он недалеко. Полуразрушенные корпуса торчат на фоне вечернего неба, как гнилые зубы. Для того, чем мы собираемся заняться, нужно безлюдное место. И темнота.
