Озеро темнее гроба с закрытой крышкой.
Так говорила Марни, когда мы были детьми, и она постоянно пыталась меня напугать. Это преувеличение, будьте уверены. Но не сильное. Вода в озере Грин темная всегда, даже если сквозь нее пытается пробиться луч свет.
Гроб с треснувшей крышкой.
В воде вы можете видеть примерно на фут от поверхности, а далее она начинает мутнеть. Потом она становится чернильно-черной. А затем и вовсе погружается во мрак, как в могиле. Жутко становится, когда вы полностью погружены в воду, а мерцание света, исходящего сверху, резко контрастирует с черными глубинами внизу.
Когда мы были детьми, мы купались посреди этого озера, и Марни часто заставляла меня пересекать точку видимости, погружаясь в воду до тех пор, пока мои ступни не коснуться дна. Я пыталась проделать это много раз, но никогда у меня не получалось. Погрузившись в темноту, я всегда терялась, паниковала, оборачивалась, всплывала, когда думала, что иду вниз. Я выходила запыхавшаяся, сбитая с толку и слегка нервная из-за контрастов своего состояния над водой и под водой.
На поверхности был яркий день.
Под водой царила ночь.
На берегу у темной воды озера Грин стоят пять домов, стиль которых варьируется от уютного причудливого до явно современного. Летом, когда штат Зеленых гор предстает в полном великолепии, в каждом доме полно людей, потому что приехали друзья, родственники и гости; даже в сумраке вечера видно, что дома оживлены, потому что их окна светятся, словно маяки, сигнализирующие смотрящему с озера о безопасном пристанище. Через окна можно увидеть хорошо освещенные комнаты, наполненные людьми, которые едят и пьют, смеются и спорят, играют в игры и делятся секретами.
Но все меняется в межсезонье, когда в домах становится тихо, сначала в будни, а потом и в выходные. Не то чтобы они были пусты. Отнюдь нет. Осень манит людей в Вермонт не меньше, чем летом. Но настроение другое. Приглушенное. Торжественное. К середине октября кажется, что тьма озера залила берег и просочилась в сами дома, затуманив их свет.
Особенно это касается дома напротив озера.
Сделанный из стекла, стали и камня, он отражает холодную воду и серое осеннее небо, маскируя все то, что внутри. Когда горит свет, вы можете видеть дальше поверхности, но только до определенного предела. В этом отношении этот дом похож на озеро. Сколько бы вы ни вглядывались внутрь этого дома, что-то под поверхностью его всегда останется скрытым.
Я должна знать что.
И я вглядываюсь.
Я смотрю на детектива с противоположной стороны стола, передо мной стоит нетронутая кружка кофе. Поднимающийся от кофе пар словно обволакивает ее таинственностью тумана. Хотя этого и не требуется, чтобы напустить на нее таинственность. Вилма Энсон обладает невозмутимым спокойствием, которое редко ей изменяет. Даже в этот поздний час, промокшая от бури, она остается невозмутимой.
– Ты вообще смотрела за домом Ройсов сегодня вечером? – спросила она.
– Да, – отвечаю, нет смысла лгать.
– Видела ли что-нибудь необычное?
– Что-то странное, чего раньше никогда не видела? – переспрашиваю.
Вилма кивает.
– Да, именно это я имею в виду.
– Нет.
На этот раз я лгу. Я много чего видела этим вечером. Больше, чем мне хотелось бы увидеть.
– А что?
Порыв ветра хлещет дождем по французским окнам, ведущим на заднее крыльцо. Мы обе останавливаемся на мгновение, чтобы посмотреть, как капли ударяются о стекло. Шторм уже сильнее, чем предсказывал метеоролог по телевидению, и то, что он предсказывал, уже превзошло ожидания. Корневище урагана четвертой категории превратилось в тропический шторм, когда он бумерангом отклонился от глубин суши обратно в Северную Атлантику.
Редкость для середины октября.
Еще реже для восточного Вермонта.
– А то, что Тома Ройса можно считать пропавшим, – говорит Вилма.
Я отрываю взгляд от заляпанных дождем стеклянных дверей, чтобы удивленно взглянуть на Вилму. Она смотрит в ответ, невозмутимо, как всегда.
– Ты уверена? – спрашиваю.
– Я только что была там. Дом разблокирован. Его модная машина все еще стоит на подъездной дорожке. Внутри вроде ничего не пропало. Кроме него.
Я снова поворачиваюсь к французским окнам, как будто я смогу увидеть дом Ройсов, возвышающийся над противоположным берегом озера. Вместо этого все, что я могу разглядеть, – это воющая тьма и освещенная вспышками молнии поверхность воды, приведенная в движение безумным ветром.
– Думаешь, он сбежал?
– Его бумажник и ключи на кухонном столе, – говорит Вилма. – Тяжело бежать без денег или машины. Особенно в такую погоду. Так что я в этом сомневаюсь.
Я отмечаю ее выбор слов. Сомневается.
– Может быть, у него были помощники, – предположила я.
– Или, может быть, кто-то заставил его исчезнуть. Ты что-нибудь знаешь об этом?
Мой рот приоткрывается от неожиданности.
– Думаешь, я замешана в этом?
– Ты вломилась в их дом.
– Я пробралась, – говорю я, надеясь, что это различие уменьшит преступность в глазах Вилмы. – И это не значит, что я что-то знаю о том, где сейчас Том.
Вилма молчит, надеясь, что я скажу больше и, возможно, оговорю себя. Проходят секунды. Минуты. Их отсчитывает тиканье напольных часов в гостиной, которые действуют как устойчивый ритм, сопровождающий песню бури. Вилма слушает его, по-видимому, не торопясь. Она чудо самообладания. Я подозреваю, что ее имя во многом связано с этим. Если шутки о Флинтстоунах и научат вас чему-нибудь, так это глубокому терпению.
