Вторые сутки Свей бежал по степи, временами падая от усталости в густую траву и забываясь на мгновение коротким и чутким сном беглеца. Едва заслышав сороку, предвестницу появившегося чего-то нового на горизонте, он вскакивал, протирая глаза грязным кулаком, и бежал дальше. Густая донская трава будто прятала смельчака. А когда он падал в изнеможении, шептала, склонившись, ласковые слова, наполняя изголодавшееся тело тринадцатилетнего отрока силой.
К концу второго дня вдали показались небольшие рощицы, и Свей с радостью почувствовал запах горицвета, барвинка. Значит, скоро будет настоящий лес, а туда печенеги не сунутся. Там – свобода!
На закате он повалился возле огромного дуба, что рос на поляне. Израненные ноги не слушались больше, рот сводило от съеденной впопыхах накануне какой-то ягоды. Пролежав ничком неизвестно сколько, он перевернулся на спину и открыл глаза. Дуб. Священное дерево жизни. Может, о нем рассказывала матушка, описывая ирий? Нет, тот стоял на острове Буяне, в море-окияне. Он ни наг, ни одет, а этот покрыт листьями, как шубой. Сквозь густую листву проглядывало синее-синее небо. Холодное, одинокое. как Свей
Он вырвался из плена, он убежал, потому что само слово «раб» было ему ненавистно. Он никогда не будет ничьим рабом. Матушка Малуша не раз говорила, что на его долю выпало великое счастье родиться на Земле человеком. Ведь ветер-сеятель, дувший с острова Буяна, срывает семена с дуба жизни и несет по всей земле. Падают семена и на зверя любого, и на травинку каждую, и на цветок. И какая же это ему удача выпала – жить на Белом свете человеком. А ведь были, наверное, и такие семена, которые погибали, которым не посчастливилось. А раз родился, значит, надо жить, даже если невозможно, даже если остался один- одинешенек.
Свей шмыгнул носом, вытер ладошкой мокрый от пота лоб и горестно вздохнул. Потерял он свою матушку. Печенеги – ворюги, только грабить да жен с детьми в полон брать горазды. Налетели, как ветер буйный, схватили их и увезли в степь бескрайнюю. Поди, поищи ее теперь. Уж больно красива Малуша! Отец Лютода иначе как моя лада да краса ненаглядная и не называл ее. Как она теперь там одна без него у печенега в плену!?
Когда Свея выводили на торги, он вертел головой в разные стороны, искал, а вдруг увидит маму. Хоть бы одним глазком взглянуть. Нет, все напрасно. Ее нигде не было.
Свей печально вздохнул. Его карие глаза, казавшиеся огромными на бледном исхудавшем лице, заволокло слезой. Мальчик с трудом сел, сгибая непослушные ноги, прислонился к шершавой нагретой коре гиганта и попросил у дуба разрешения отдохнуть в тени его кроны. Листочки тихо зашелестели в ответ, и Свею показалось, что ветки еще ниже опустились, желая его прикрыть собой. Наслаждаясь покоем и тишиной, он закрыл глаза, и Дремота тут же набросила на него свое покрывало.
Как сквозь сон он видел около себя волчью морду, обнюхивающую его ноги. Старая беззубая волчица прельстилась легкой добычей. Свей понимал, что надо что-то делать, надо встать или хотя бы откатится, но не мог пошевельнуть даже пальцем. Она зарычала и приготовилась к прыжку. Но не прыгнула, а стала пятиться, поджав хвост. Свею хотелось повернуть голову и посмотреть, кто напугал зверя, но слабость, овладевшая им, была неодолима. Сквозь пелену Дремоты он видел что-то огромное, пыхтящее, оно тяжело шагало рядом, но не трогало его и потом, ломая ветки низких деревьев, ушло, и сон окончательно одолел .
Мальчика разбудило сильно пригревшее солнце. Оно стояло высоко на безоблачном небе и с радостью дарило свое тепло всему живущему на Земле. Свей отдохнул, ноги болели меньше, но очень хотелось есть.
Из лыка он сплел силок и поставил его на звериную тропу. А пока руки занимались привычным делом, он вспоминал, что же с ним произошло накануне вечером. Но так ничего и не смог объяснить себе: сон это был, или явь, но твердо решил, что первая добыча будет принесена в жертву богу Велесу, Великому богу, покровителю путешественников, купцов. Он хозяин леса, только он может принимать облик медведя.
Среча и здесь не оставила Свея, помогла ему. И как бы отрок ни страдал от голода, пойманный заяц с честью был отдан жертвенному огню.
Несколько дней Свей лечил ноги травой-муравой, как учила Малуша, охотился, набирался сил для дальнего похода к самому Киеву-граду. Он давно решил стать воином гриднем в дружине князя Святослава: печенеги князя боятся, он с войском по всей степи ходит. с ним Свей найдет и вызволит матушку из плена.
На исходе третьего дня Свей, наконец, перестал прислушиваться к стрекотанию сорок и опасливо озираться по сторонам. Успокоился. Погони нет. Иногда, глядя на суетливых муравьев, даже улыбался. Права матушка Малуша: какое же это счастье – родиться на земле человеком! Раны на ногах затянулись, и Свей решил на утренней зорьке следующего дня отправиться в путь. Зажаренного на костре зайца разделил на части и завернул в листья лопуха. На дорожку. Улегся под дубом и заснул, спокойно, крепко.
Проснулся от далекого еле слышного гула. Что это? Печенеги?! Побледнел, вздрогнул, присел, судорожно обхватив голову руками, почудилось. будто печенежский кнут просвистел над ухом.
