Осень – любимое время года Пушкина. Осенью он написал немало прекрасных произведений в стихах и прозе. Пик каждой осени приходился на девятнадцатое октября. В этот день он особенно пристально воспринимал природу, размышлял о судьбе России, о своей собственной судьбе, возможно, подводил итоги года, вспоминал друзей и, прежде всего, однокашников-лицеистов. Если в этот день оказывался в Петербурге, непременно принимал участие в традиционном застолье лицеистов первого выпуска, которые вместе с ним поступили в Лицей в 1811 году.
О них он писал в стихотворении «19 октября» осенью 1825 года в михайловской ссылке, как будто предчувствуя горькую судьбу самых близких ему друзей – Ивана Пущина и Вильгельма Кюхельбекера, будущих декабристов.
Спустя одиннадцать лет, в день лицейской годовщины собралось всего одиннадцать человек. Первый биограф Пушкина П.В. Анненков писал о том, последнем для поэта застолье: Пушкин «развернул лист бумаги, помолчал немного и только начал, при всеобщей тишине, свою удивительную строфу:
Была пора: наш праздник молодой
Сиял, шумел и розами венчался,
как слёзы покатились из глаз его. Он положил бумагу на стол и отошёл в угол комнаты, на диван…»[1]
Следующую годовщину, в 1837 году лицеисты отмечали без него…
Судьба распорядилась так, что дважды в день лицейской годовщины Пушкин оказывался в нижегородском имении отца Большое Болдино.
В 1830 году он заканчивал там последнюю, десятую главу романа «Евгений Онегин». Тогда же он её и сжёг: в ней речь шла о декабрьских событиях 1825 года.
Пушкин оставил потомкам зашифрованный текст этой, крамольной для его времени главы. Она сохранилась в отрывках. А расшифровали их лишь в начале следующего, двадцатого столетия.
Об этом дне 19 октября 1830 года и о том, как Пушкин зашифровывал и сжигал листы с текстом десятой главы, я в своё время написал новеллу. Она печаталась в моих книгах «Болдинская осень», «И с каждой осенью я расцветаю вновь…», «Годы и вёрсты Пушкина», а также в сборнике исторических повестей и рассказов «Опальный философ».
Осень 1830 года была первой Болдинской. Она и через 200 лет поражает небывалым взлётом творчества.
Значительную часть осени 1833 года Пушкин вновь проводит в Болдине.
Они конгениальны, эти две осени, по творческому вдохновению, по напряжённости размышлений о прошлом и настоящем России, по силе и страсти личных переживаний. Упомяну в этой связи письма к Наталье Николаевне, которая стала его женой (о них в нашей книге особый разговор).
Осенью тридцать третьего года он написал всего два стихотворения – «Когда б не смутное влеченье…» и «Осень». Первое имеет в черновике пометку – «1833, дорога, сентябрь». В черновике второго рядом с пятой строфой проставлена дата – «19 окт.».
Картинам природы и двум-трём эпизодам деревенской жизни посвящены первые девять строф этого стихотворения. И хотя эти строфы по-пушкински выразительны, не в них заключена суть поэтического замысла. Она в другом. В чём же? Об этом мы тоже поговорим позже, в последней главе нашего повествования.
А сейчас повторю: как это случалось уже не раз в октябрьские дни и особенно в день лицейской годовщины, давние и недавние события особенно остро занимали воображение Пушкина. «Минувшее проходит предо мною». Эти слова Пушкин вложил в уста своего персонажа, летописца Пимена, в трагедии «Борис Годунов».
«Давно ль оно неслось, событий полно, волнуяся, как море-окиян?» И это голос самого Пушкина.
Минувшее было неотвязным. Давнее и недавнее. То, что прошумело и в этом году, и год назад… И то, что будоражило совсем недавно, когда в сентябре он отправился в путешествие по местам пугачёвского бунта.
В памяти оживали важные встречи, лица, разговоры. Всё, во что окунулся он во время путешествия в первый осенний месяц тридцать третьего года и что должно было обрести новую, неистребимую временем жизнь под его пером.
Осень тридцать третьего года воистину была полна событий. О них и пойдёт разговор в этой книге.