Только люди, которые мне нравятся,
которых я люблю,
вот они – моя последняя родина.
Д. Фаулз. «Волхв»
Часть 1. Листопад
Метро. Стучат колёса, шипит воздух, люди уходят – приходят, не задерживаясь в памяти, как смазанные узоры дьявольского калейдоскопа. Ты читаешь. Я пишу. Я рядом, просто потому, что я всегда с тобой.
Ты всегда читаешь здесь. Каждый день ты равнодушным удавом заглатываешь несколько километров печатного текста. Шипит воздух. Объявляют станцию. Шипит воздух, изменяется гравитация, стучат колёса. Ты читаешь. Я пишу. Это – метро.
В этих подземельях, кем бы ты ни был, ты – жертва. Ещё до турникета мы уже решили, куда и как ты едешь. Так что сиди и читай.
Знаешь, что мы сейчас проезжаем? Туннель, опять туннель.… Сейчас, пока мы здесь, не важно, Москва это, Нью-Йорк или Париж.
Ты ведь всё о них знаешь. Там везде – метро, где ослепительное сияние станций лишь оттеняет безнадёжную тьму перегонов, во время которых ты цепляешься за меня. А я не брошу тебя.
Я всегда буду с тобой.
Там, наверху, идёт дождь. Ты знаешь, как это бывает. Звук, запах.…Даже цвет. Ты всё уже знаешь. Скучно рассказывать. Хотя….
У каждого за пазухой есть камень. Обычно, его приберегают для кого-то, а меня он тянет вниз. Может быть, вышвырнуть его было бы вернее всего, но жаль расставаться, всё время кажется, что именно этого-то во мне и будет не доставать.
У меня такой камень – Прага, и я его никому не отдам.
* * *
В Праге всегда идёшь или вверх, или вниз – удивительно холмистый город. Мы молча шли вниз по мощёной серым булыжником улице, где едва ли разъедутся два автомобиля, окажись они тут.
Мороженное было смесью советского пломбира, заграничной мечты, плюс терпкий запах опавших листьев, шум в голове от вчерашней водки, и всё наше безумие, сплетающее пальцы, и терзающее плоть. И дождь. Ноябрь в Праге – это почти всегда дождь.
– Ты первый мужчина в моей жизни, который ест мороженое под дождём.
Вечер, темно, горят жёлтыми кругами водяной пыли старинные фонари. Прохожих почти нет. Стук твоих каблуков. А я всегда хожу бесшумно.
– Один, – добавила.
Дождь моросил уже третий день – город был серым, мокрым, но странно уютным. Скорее всего, потому что с тобой.
– Дай!
Ты стояла передо мной, протянув руку, глядя снизу вверх, как ребёнок, ищущий повод расплакаться. Чёрный короткий плащ намок и блестел, с капюшона частыми каплями стекала вода.
Я передал тебе золотистый вафельный рожок. Улыбнулся чеширской улыбкой. Ты бросила в ответ мрачный взгляд исподлобья, впилась в пломбир, но сразу отвернулась, прижала красную варежку к губам: у тебя заныли зубы – и виноват в этом был, конечно же, я.
– Пойдём в кафе или в бар, перекусим и согреемся! – предложил я как можно мягче. Мне показалось, ты о чём-то не договариваешь, и это злит тебя.
Ты обернулась, посмотрела, наклонив голову, куда-то поверх меня, на фонарь, потом протянула мне руку:
– Пойдём.
Если ты рядом, я ничего не знаю о следующей секунде. С самого начала, которое недавно, свежо и ещё не запомнилось, потому что ему рано становиться памятью.
Мы спустились в небольшой погребок.
* * *
В метро гулял тёплый и сухой ветер. После долгой прогулки по центру, оставившей после себя холодную оторопь, это утешало.
Друзья, конечно, знали, что говорили – не стоило ехать в Прагу в ноябре. Сыро, холодно.... Но я не мог больше ждать. Сделав шаг, я наступал себе на пятку, сказанное слово предварялось его не отзвучавшим эхом, любовь стала тенью тени, отброшенной тенью… Алкоголь помогал плохо – спасая от одного тоскливого вечера, он дарил взамен три безнадёжных дня, полных страха и слабости. Случайные женщины отталкивали пошлостью, а неслучайные не встречались. Тоска поднималась выше ватерлинии, я начинал захлёбываться.
В детстве я любил нырять в море, где солёная вода прозрачна до степени обмана, когда невозможно определить глубину и расстояние. Я подолгу плавал у скал, поросших лохмотьями буро-зелёных водорослей, ожидая, что за очередным выступом меня подстерегает что-то огромное и хищное. Но солнечный свет под водой терял линейность, дробясь, искривляясь, и обещая, что ничего плохого со мной здесь случиться просто не может. Ведь всё прекрасно – и море, и я, прошлое так мало, а будущее оглушающе огромно, и там, за скалами на берегу родители, которые меня любят и ждут.
Я ничего не знал об этом мире тогда. Тем более, не знаю теперь. Кто руководит моими поступками, заставляя повернуть налево, когда я планировал направо? Кто отправляет целые народы в бездну войн? Почему человек живёт себе спокойно годами, а потом ни с того ни с сего срывается с места и отбывает к новой жизни? Думаю, если кто скажет, что знает – обязательно соврёт. Но, чёрт возьми, должно быть что-то, что заставило меня нырнуть за камнем, что лежал подо мной на неизвестной глубине.
Рывок – стало холодно, совсем не по-летнему. Заложило уши. Ещё. Ещё холоднее. Терпимо. Ещё чуть-чуть…. Вот оно: оплывшие грани ласкают руку. Теперь назад.
Вокруг струится лёгкое, ощутимое кожей, сияние, за ним – пугающий голубой сумрак, выше – рукой подать – отбрасывающее вверх и вниз сотни ослепительных бликов мягко волнующееся текучее зеркало.…
