Доводилось ли вам, сидя с книгой в руках, сопереживать и даже оплакивать людей, которых нет (по крайней мере, в реальности)? А то и того пуще – вовсе не-людей? Кому приписать такой дар – транслирующему поэту или эмпатирующему читателю, – вопрос другой. Полагаю, оба хороши! Итак, «Пристегните ремни – / мы входим в зону турбулентности».
Ну, ещё бы! Прощай, Алиса: теперь в страну чудес пристало попадать не через кроличий лаз, а через трамвайное депо. (И метро есть: тоже сгодится – подземка, почти классика). Что правда, трамваи и раньше блуждали в бездне времён, но здесь иначе: без лютни и томной тревоги, зато – в деталях.
Дарья Лебедева, безусловно, смысловик, мастер досказанности и подробностей. Она – проговаривает, иногда снова и снова; кладёт мазки весомо и убедительно: всё по делу. «…нужны прочные и живые, как дерево, / слова, чтобы выжить в мире / однотипных многоэтажек, / недолговечной мебели, / ноутбуков, устаревающих / каждый год, / необходимо что-то, / к чему можно привязаться надолго, / о чём можно рассказать навсегда». Но в какой-то момент все эти прочные смыслы вдруг обретают вертикальный выход – и законную прописку в пространстве иных миров. Я даже не скажу «тонких»: её иные миры немедленно обзаводятся такой же уверенной плотностью, как и реальность, бывшая точкой отсчёта. Впрочем, в котором из миров начинается каждая из историй – тоже вопрос, однозначного ответа не имеющий: здешнее поэтическое пространство удивительно подвижно. То ли сон, то ли явь; то ли сердце, то ли автобус; то ли смерть как доказательство бессмертия, то ли жизнь – как печальное объявление о неслучившемся… Да-да: «каждому верится в волшебство // но после свадьбы / принцесса превращается в лягушку / а принц в чудовище». И пропадите вы пропадом, пять сложных мясных блюд вместе с дюжиной салатов! Мы циничнее сказок и фей – но гарантийный листок на чудеса почему-то не избавляет от боли. Что там написано на пузырьке: отрава или любовь? – Не «или», а «равно»! – Так пить или не пить?..
Ведь если любовь – отрава, то и нелюбовь не жизнь. «Эти ровные тени-строки от жалюзи – / словно газетная заметка о нас с тобой. / Некролог, скорее всего. / Или – не знаю, как называется, – / печальное объявление о тех, / кто так и не смог родиться». О чём это: о бренности бытия или о так и не родившейся любви, о не сбывшихся «нас»? Развитие темы – в «четвёртой главе», в части «Заколдованный лес»: «…и нет такого ключа, который освободит меня / только любовь / но любовь тоже / тоже – запрещена».
Зато изначально неживое («предметное») в этом мире сразу обрастает убедительной плотью, характером и биографией: «бомба живёт как бабочка-однодневка / куколкой падает из живота самолёта / быстрый короткий полёт огонь агония / крылья пестрянки яростно пламенеют…» Падает, чтобы умереть – и убить. Убить Магдалину, бессмертную – но всё же бренную. Как и люди. «…когда всё кончается надо похоронить / убитых потерянных сломанных одиноких / и с ними – девушку кисти Помпео Батони / что с тысяча семьсот сорок второго / раскаивалась в грехах и читала книгу / погибла в Дрездене / в сорок пятом году».
Так же безоговорочно материальное переплетается с эфемерным – и сны втаптываются в асфальт… и пустырям снятся асфальтовые сны… и самолёты неизменно серьезны и респектабельны (в отличие от игрушечных вертолётиков) – летают высо́ко… а вот маленькие пташки – они нет, они другие; и нет у них «другой высоты, кроме этой: / с ветки на ветку, снова и снова, / пока не найдёшь свою, // чтобы, может, на старости лет, / теряя последние перья, / спеть свою лучшую песню, / стать, наконец, собой».
Не отравленные иголки, а волшебные крючки оставляет Дарья Лебедева в каждом своём стихотворении – и одно стихотворение тянет за собой другое, иногда прямо-таки переливаясь через край: продолжаясь – символически, и внутренне рифмуясь образами:
