Всю ночь море шумело.
Я лежала на постели без сна и слушала, как ветер бьётся за окнами, как скрипят старые ставни и вздрагивают в коридоре половицы. Мне казалось, что деревянные стены вот-вот сломаются.
Но наш маленький приют выстоял. Он такой же крепкий, как мы. И тоже ничего не боится.
Мы больше ничего не боимся.
Утром мы вышли на берег. Море, обманчиво спокойное, чуть слышно дышало, и при каждом выдохе поднимались лёгкие волны. Солнце едва пробивалось сквозь тяжёлые низкие тучи, но синева в их прорехах обещала, что к полудню распогодится.
На серых камнях мы увидели сор и лоскуты водорослей – дары ночного шторма. Ю-ю с азартом ребёнка бросилась искать сокровища. На этот раз ей повезло. Что-то блеснуло среди камней. Ю-ю наклонилась и подняла ржавую монету.
– Смотри, Ма, – улыбнулась она. – Привет с далёкой земли. Как думаешь, там, откуда она приплыла, должны быть люди?
Я взяла монету и повертела её в пальцах. Она сверкнула в луче солнца, как рыжие волосы Ю-ю. Из-за ржавчины нельзя было определить, из какой страны монета и сколько ей лет.
Зо отвлеклась от созерцания угомонившегося моря и посмотрела на нас. Я поняла по её лицу, что если бы она умела говорить, то сказала бы, что мы возимся с каким-то пустяком. Но для Ю-ю важно было всё.
– Ма, ну так что? – она нетерпеливо дёрнула меня за рукав кофты. – Если есть монета, значит, и люди есть где-то поблизости?
– Не знаю, милая, – честно сказала я, вернула Ю-ю находку и погладила её по волосам. – Правда, не знаю.
Мы никогда не говорили об этом с тех пор, как оказались втроём. Мы запретили себе об этом говорить, хотя ни словом, ни взглядом не сказали друг другу о запрете.
Об этом стучит кровью в висках моя головная боль.
Об этом шепчет бессонница Зо, когда она сидит на крыльце, глядя на вздыхающее в темноте море.
Об этом блестят в голубых глазах Ю-ю слёзы (она думает, что я их не замечаю).
Об этом говорит наше молчание.
Мы думаем, что мы последние, кто остался на земле.
…Две зимы назад прежний мир был уничтожен. Страшные пророчества не сбылись дословно: люди те ещё писатели. Все реальные сюжеты оказались страшнее тех, которые сочиняли политики, учёные и религиозные фанатики. То, чего мы со страхом ждали, принесло то, что мы и представить себе не могли. То, что тянулось годами, завершилось за несколько дней.
Вслед за Великой Битвой пришла Великая Пустота.
Всё, что я запомнила из последнего дня перед Пустотой – зелёное облако, опустившееся на наш маленький, оскалившийся руинами город, и автоматическое оповещение об опасности. Я была единственной, кому оно предназначалось – в моём полуразрушенном доме и на всём пространстве, которое когда-то называлось жилым кварталом, в живых оставалась только я.
Я пряталась в подвале трое суток. Во всяком случае, так подсказали мои ощущения – моё чувство времени всегда было острым. Сухое печенье, две бутылки воды и молитвы к небу, которое мы забыли – вот всё, что у меня имелось, чтобы не умереть в сырой, пропахшей плесенью темноте. По мне, если уж умирать, то снаружи, на земле. А под землю успеется после.
Не знаю, чем было начинено зелёное облако, но когда на четвёртый день выбралась наружу, увидела, что асфальт на детской площадке покрылся белым налётом, а осенняя пожухлая трава стала чёрной.
Я прислушалась. Ни звука, только обессилевшая тишина. Ветви сухих деревьев, покачиваясь на холодном ветру, царапали серое пустое небо.
Я сделала шаг. Ещё один. Я медленно вдыхала и выдыхала воздух, пытаясь ощутить, несёт ли он в себе смерть. Ждала, что вот-вот упаду и скорчусь в удушье, но ничего не происходило. Я осторожно ступала по земле, принюхиваясь и оглядываясь по сторонам, как зверь. И каким-то звериным чутьём понимала: это конец. Конец Великой Битве. Конец всему.
Пройдя два квартала, я услышала тихий плач. Он доносился из-за покореженной трансформаторной будки.
На земле, обхватив голову руками, сидела девочка лет десяти. Её рыжие волосы были спутаны, на коленках, едва прикрытых синими лохмотьями, кровоточили ссадины.
– Эй, маленькая, – позвала я тихо, чтобы ненароком не напугать её. – Лучше вставай: земля, кажется, отравленная.
Она подняла на меня зарёванную мордашку. И в следующее мгновенье вскочила на ноги, подлетела ко мне и обхватила за талию. Так и вросла тонкими пальчиками в моё грязное платье. Я растерянно погладила её по голове. Я и забыла, что могу быть кому-то нужной.
С минуту мы стояли, обнявшись, посреди разрушенного отравленного города – два человеческих зверька, вцепившиеся друг в друга, как в последнюю не сломанную ветку.
– Я вышла… – всхлипывала девочка, – а вокруг никого… А ба не успела в подвал… Я видела… она лежит во дворе… Ба… моя ба…
Я вздохнула. Откуда-то из памяти всплыла нежность.
– Моя ты хорошая, – я теснее прижала её к себе. – Если хочешь, буду твоей ма…
Она перестала плакать и заглянула мне в лицо: не лгу ли я?
– Как тебя зовут, маленькая?
– Ба называла меня Ю-ю.
– Хорошо. Ты не против, если я тоже буду тебя так называть?
