Он начал записывать свои впечатления об этом мире, поскольку ощущал себя в нем чужим. Их улыбчивость казалась ему упреком, хотя никто не ставил ему в вину нелюдимость и мрачность. Долгое время не подозревал о физиологических различиях между ним и окружающими, пока однажды, на посвященном духам празднике, с ним не сделался обморок, вследствие которого на время стал таким же – он увидел мир их глазами. Волшебный фейерверк звуков и красок пытался позже перенести на бумагу. Так, создал теорию восприятия, основанную на понятии физического поля, которое он понимал как предрасположенность к «симпатии» между элементами различной природы.
Основной его заслугой считается создание символической теории речи, не получившей, впрочем, полного признания. Следует напомнить о скандальных обстоятельствах его исчезновения вместе с другими членами преступной группы, ставившей своей целью полный пересмотр незыблемых основ нашего общества и лишь благодаря случайности избежавшей справедливого возмездия: это случилось в дни праздника всех Святых, в октябре, в окрестностях Харавы. Итак, вот эти, с позволения сказать, записки ученого чудовища, само существование которых было бы невозможно без использования высоких технологий нашей цивилизации; ведь всем нам ясно, что эти записки в некотором роде объективация ментальных флуктуаций, неуловимых иначе: так пресекается лет мотылька.
«В следующий раз сделаю это стоя, – отметил я, застегивая пуговицу на брюках и глядя вслед Хельге, бесшумно выскользнувшей в приотворенную дверь на третьем этаже главного корпуса университета им. Сен-Бева.
Странными путями приводит нас Господь к осознанию своего предназначения. Прошел год с тех пор, как я вышел на шоссе и сел в попутную машину, которая, как оказалось, направлялась в сторону Харавы, согласно просьбе другого пассажира, который вышел по нужде и с которым, возможно, машина меня спутала. Из поездки мне запомнилась безумная цифра, которая высветилась на счетчике, как только мы встали у роскошного гостиничного комплекса в центре Харавы. Гробовой голос бортового компьютера вынудил у меня обещание расплатиться в ближайшем будущем, с тем машина хлопнула дверцей и отбыла.
Озираясь, я заметил субъекта с залысинами, который делал мне призывные знаки. Невероятно, но этот Вергилий меня знал, с профессиональной приветливостью провел лабиринтами лестниц наверх, где для меня был снят номер. Так я стал здесь жить: а что, собственно, оставалось делать?
Наутро меня разбудил телефон. Кто-то со скверной дикцией язвительным тоном интересовался, почему я не в здании университета, где обязался прочесть курс лекций, и раз уж договор заключен, о чем он весьма сожалеет, то не буду ли я любезен усадить свою задницу в автомобиль, предоставленный администрацией.
Еще не проснувшийся толком, я не успел вставить в эту тираду ни реплики, только согласно кивал и гляделся в зеркало трюмо. Когда в трубке стихло, я медленно застегнул рубашку, причесался и вышел. Ключ от двери был с брелком, из прозрачного камня на меня смотрело чье-то лицо, смутно знакомое. Я еще любовался чудной вещицей, когда оказался в вестибюле. Здесь было пусто. На улице ждала машина.
Из двух одно, мрачно думал я: либо длится вчерашняя путаница, которой наконец придет конец, когда выяснится, что я не тот, за кого меня принимают, либо у меня что-то с памятью и я действительно обещал что-то. Интересно, на какую тему лекции? Филология, которой занимаюсь, слишком обширный предмет.
Тут мои размышления прервались: машина бесстрастно объявила, что мы достигли главного корпуса университета им. Сен-Бева. Сердце по-детски забилось: этот университет я закончил ровно двадцать лет назад. Много позже Тони Штирнер объяснил мне, профану в политике, по каким причинам и в какой исторический момент город, где я рос, был переименован в Хараву.
В смятении взялся за инкрустированную прохладную ручку двери и очутился в объятиях профессора Панаева, преподававшего историю средневековья еще в годы моего студенчества. Он так радовался, что я смутился. Я оторвал взгляд от его озаренного слезами лица и огляделся. Меня окружали другие почти забытые профессора. Я подумал, что должен сказать что-нибудь сентиментальное и уже открыл было рот, как вдруг раздался звонок, он оглушил и испугал меня. Я шагнул к доске с расписанием занятий, коллеги уже резво бежали по лестницам к своим кафедрам, я стал лихорадочно искать себя в списках, обнаружил в графе «Отделение общей филологии». Третий курс, предмет – «Теория языковых контактов». Еще минут пять бродил по коридорам, разыскивая 315-ую аудиторию.
Студенты, хрустевшие чипсами, воззрились на меня с любопытством. После процедуры знакомства я вспомнил пару-тройку свободных от инвектив анекдотов. Отсмеявшись, небрежно поинтересовался, имеются ли у них представления о предмете, который нам предстоит изучать. Горе мне: лишь одна девчушка запинаясь сообщила, что тема, кажется, касается способов понимания между существами различных миров. Я с печалью подумал: это, возможно, и моя проблема тоже; взглянул на часы, висевшие на стене, и начал свою лекцию.
