1. 1 глава. Ночь
Я держу тебя за руку и всё расплывается.
Успокой меня заново. Мне ужасно нравится,
Как ты выглядишь в этой нелепой шапочке...(1)
Вы слышите музыку во сне? Или только видите картинки? А голоса... Звучат ли они в вашей голове по ночам? И, если вдруг слышите, то что для вас эта музыка - напоминание о каком-то событии, состояние души или, может быть, исчезающее к утру ощущение, будто бы что-то слышал, а вроде бы - и нет?
Каждую ночь я слышу музыку. К утру, когда сон особенно беспокоен, когда обостряется физическая боль. Музыка просачивается в мой очередной кошмар сначала отрывистыми бессвязными звуками, потом - нарастающей мелодией. И вот уже: "Я держу тебя за руку..." звучит нескончаемым рингтоном в моей голове. Каждую ночь, вот уже 6 с половиной месяцев...197 чертовых дней...
А утром, которое наступает для меня еще в предрассветных сумерках, утром мой мозг терзает только один вопрос: "Почему я не умер? Почему я не умер с ними вместе?"
Ну, и, конечно, сны... Это, вообще, отдельная история. Я бы сказал, что мне снится один и тот же сон. Но это не совсем так. Обычно в начале я не вижу ничего страшного, но сердце уже стучит сильнее обычного в предчувствии, в ожидании того, что неминуемо должно случиться.
И ЭТО случается...
Я за рулем. Я знаю, что мне некуда торопиться, потому что наш самолет - только через три часа. И мы все успеем. На заднем сиденье в детском кресле сидит мой сын. Два зеленых терранозавра в его руках то кусают друг друга, то яростно вгрызаются в мое кресло. Когда звучит "Случайно падали звезды..." он бьет по сиденью прямо мне в спину носком ботинка, причем четко попадая в ритм. Это немного раздражает, но я пока сдерживаюсь, хотя еще немного... и: "Сынок, прошу тебя, прекрати стучать!"
(Если бы я знал.... если бы я только знал... я никогда не повысил бы на него голос. Да что там! Если бы я знал, я бы оставил его дома. Если бы я знал, я бы нашел эту тварь заранее и разорвал бы его на куски! )
Раздражение мурашками по коже ползет по рукам, от пальцев вверх под куртку... Но не столько из-за ударов, сколько по причине непрекращающегося нытья на пассажирском сиденье:
- Ромочка, милый... - (ну, какой я тебе, сука, милый? И "Ромочка" в сложенных уточкой, надутых стараниями недешевых хирургов, уродских губах звучит оскорблением). - Ну, может быть, еще не поздно? Я ведь и вещи собрала. Как Вадюша будет без меня?
- Он будет со мной, - мне казалось, я сказал, что называется, как отрезал. Но она, видно, считала по-другому. Потому что лахудра продолжала ныть, пытаясь поймать мой взгляд:
- Я договорилась в издательстве - мне согласны дать неделю в счет отпуска.
Все, что я мог сказать на это, стало бы фразой, состоящей из нецензурных слов. И я бы сказал, но в машине сидел ребёнок.
Стараясь не слушать ее, я думал о том, как мог я пять лет назад жениться на этой лахудре, как мог целовать эти мерзкие губы. Хотя, нужно быть все-таки честным с самим собой, такими они стали уже после нашего развода. И этот факт однажды тоже был камнем брошен в мой огород, ведь денег, что зарабатывал я тогда, на подобные вещи не хватило бы точно.
Только легко доставшиеся деньги имеют свойство быстро кончатся. Особенно деньги спонсоров. Особенно, если тратить их на шмотки и губы...
Наверное, тонкая струйка финансового потока была перекрыта очередным мужиком, не сразу, но все-таки разглядевшим внутри спелой и сочной кожуры гнилую сердцевину.
Мне на этот процесс понадобилось три года, целых три года!
Наконец-то, мы подъехали к дому, где теперь жила лах... Вероника. Нужно было только пересечь перекресток. Я точно видел зеленый на своем светофоре. Соответственно, на светофоре справа должен был быть красный. Я достаточно медленно выехал на перекресток...
Этот момент... за секунду до.... самый страшный. И он самый медленный. Растянутый, разрезанный на кадры, тягучий... Я успел только повернуть голову вправо, туда, откуда неслась на нас большая чёрная машина. Потом, удар. Вспышка - как будто в моем мозгу взорвалось что-то. И тишина.
.... И где-то вдалеке, на самом краешке сознания тихий, прерывающийся всхлипами, голос, держащий меня, не дающий соскользнуть во тьму:
- Ромочка, сыночек, держись... Только не умирай!
Пришёл в себя в больничной палате, не помня (о, это блаженное чувство неведения, незнания, при воспоминании о котором потом, когда приходит боль, думаешь: "Не знаю, значит, этого нет").
Мама спящая, сидя на стуле. Седая голова (не замечал никогда, что у нее волосы уже такие белые... Как? Когда?) лежит на ладонях, ладони на моей руке.
Ничего себе, как замлело тело - ноги совсем отлежал! Пить... Пить хочется ужасно... Что со мной? Почему я в больнице?
Ещё не вспомнив, почему-то начинаю волноваться.
- Мама, мама, - не голос, нет, шепот, скрип какой-то... Рука слушается, пошевелил ею. Она тут же подняла голову.
- Ромочка, сыночек, - губы ее задрожали, затряслись, из глаз, красных, воспаленных, полились слезы.
- Нет, мама, нет, не говори ничего, - голос вдруг обрёл силу, - Где он? Где Вадик? Мама-а-а...
Вот именно тут я и просыпаюсь. Естественно, сто девяносто седьмой раз своим бешеным криком бужу свою несчастную мать. И все повторяется сначала.
