Он смотрит на мою жену и быстро отводит взгляд.
Я понимаю, что с ним происходит. Он хочет её. И ещё хочет взять платок и стереть с её губ следы моего поцелуя. В последний раз я поцеловал её два дня назад, но где-то в её теле до сих пор есть микроскопические частички меня. Со слюной, с дыханием, с прикосновениями я впитался в неё и слился с ней. Он не может смотреть на Шарлотту и не видеть её законного супруга – мэра Жана Мерсье. Поэтому хочет распылить её на атомы, удалить каждый, который проник в её тело из моего, и собрать вновь. Слить несколько десятков килограммов чистой от Жана Мерсье материи в новую Шарлотту. Он снова смотрит на неё украдкой, не в глаза, а на шею, на светлые пряди, на пушок под линией волос, прячущийся за воротничок блузки. Он ненавидит материю, он ненавидит пространство, каждый миллиметр, отделяющий его от неё, он ненавидит время: он хочет вернуться в прошлое и убить меня до того, как Шарлотта ушла от него ко мне.
Лотти, конечно, любит жаловаться на меня друзьям. Особенно, когда я это слышу. Я уделяю ей мало внимания. Справедливый упрёк. Мэр третьего по величине города в стране не может найти времени для своей супруги. Но не сейчас, Лотти. Сейчас я слушаю тебя внимательно. И тебя, Жозеф.
Я обычно не слежу за женой и не подслушиваю её разговоры.
Но мне надо убедиться, что Жозеф не задумал меня убить. Я смогу понять это даже из якобы случайно брошенной фразы, невинного вопроса. Лотти не сможет, а я смогу. Говорят, политики чёрствые и грубые. Это не так. Любой талантливый карьерист знает, как важно уметь тонко чувствовать людей. Без этого невозможно договариваться с ними, управлять ими, дружить с ними. Я не хожу с Лотти в театр именно по этой причине: я слишком сильно сопереживаю актёрам. Кино могу смотреть – и плоское и виртуальное. На живых страдающих людей – нет.
– Как у Жана с ногой? Всё ещё болит? – спрашивает про меня Жозеф. Ну, собственно, вот.
– Болит, – отвечает Лотти. – Раз в неделю он проводит несколько часов в клинике. Врачи назначили процедуры, чтобы уменьшить боль. – И добавляет:
– Этот Жан. Ты знаешь Жана. Ему всегда всего мало.
На долю секунды в глазах Жозефа появляется замешательство. Он не понимает, почему Лотти вдруг взялась критиковать мой характер после комментария о моей ноге. А я знаю. Это моя жена в конце концов. Лотти – моя маленькая Лотти: полтора метра проницательности в деловом костюме – думает, что я ей изменяю. Сплю с медсёстрами. К сожалению, я не могу её разубедить.
– Ему всего мало. Этот автомобиль слишком медленный. Этот дом не самый просторный. Эта должность слишком низкая. Эта… ну ты понимаешь.
Лотти хотела сказать, что мне мало одной женщины, но не решилась. Она закусила губу и посмотрела на Жозефа. Жозеф, который до сих пор не может простить меня и мою ненасытность, которая заставила меня отбить у него Лотти, выпрямился и застыл, как будто вся вода в его теле превратилась в лёд. Жозеф тоже не дурак и тоже умеет чувствовать людей. Он понял, что у Шарлотты накопились обиды на меня. Он понял, что выпади ей возможность мне немного насолить – она это сделает. Он помнил, как они были близки. Иными словами, он понял, что Шарлотта может изменить мне в отместку, хотя себе ещё в этом не призналась. Они ещё по меньшей мере несколько недель будут идти навстречу друг другу по лабиринту из неловкости, самозапретов и сомнений – как две лабораторные крысы. И как за крысами за ними будут наблюдать сотни электронных глаз.
Мой бывший друг и моя будущая бывшая жена.
Разница между мной и Жозефом в том, что мой эмоциональный интеллект развит от природы. Его – от злости. Жозеф себе не признается никогда, но он сегодняшний – это моих рук дело. Когда я стал ухаживать за Лотти, я не только старался произвести впечатление на неё, в то время счастливую с Жозефом. Я исказил весь мир вокруг пары. Её родители узнали, что я из хорошей семьи. Куда более благополучной и известной, чем семья Жозефа. И не молчали об этом. В университете, где мы трое учились, стали говорить обо мне. Её подруги говорили обо мне. Мои бывшие девушки говорили обо мне. Я сделал так, что дороги нашего города перестали вести в Рим и стали вести ко мне. Уличные указатели гласили: «Париж – 678 км, Жан Мерсье – 2.5 км». Сила гравитации стала моей сообщницей и Лотти, упав со скейта, летела не вниз, а в мои объятья.
Поэтому, когда с Лотти случилось то, что случилось, Жозеф обозлился не только на меня, но и на весь мир. И поскольку он был не дурак, то со временем понял, что мир на самом деле остался таким же, каким и был. Тогда он обозлился на себя. Беспечный сытый студент – единственный ребёнок стоматолога и астрономки – внезапно ощутил себя человеком второго сорта. Но я никогда не водился с кем попало, и не садился пить вина с людьми дрянными или хотя бы скучными. А с Жозефом мы выпили никак не меньше двенадцати сотен ящиков игристого. И Жозеф, если уж говорить о сортах, всегда был первосортным. Первосортным собеседником и шутником, первосортным другом и музыкантом.
Но есть сорт первый, а есть сорт «Мерсье».
