В 1993 году я издал книгу «Лики Торы». Комментарии к Пятикнижию переплетались в ней с автобиографическими заметками – с историей моих религиозных исканий.
В 1995 году, через два года после публикации книги, я обратил внимание на то, что одно событие моей жизни, не упомянутое в «Ликах Торы», обладает неожиданным загадочным значением.
Дело было так: весной 1988 года я посетил дом, известный по роману «Мастер и Маргарита» как дом «302-бис», где испытал исключительное в своем роде переживание, повлиявшее на всю мою дальнейшую жизнь.
По свежим следам я достаточно подробно записал детали того визита, однако в «Лики Торы» записей этих не включил, так как никакой смысловой нагрузки в необычных «декорациях» того события не заметил. Просто пикантность.
Но вот, семь лет спустя я перечитал «Мастера и Маргариту» и, сопоставив детали описанного Булгаковым «весеннего бала полнолуния» с собственными записями, крепко призадумался.
Я обнаружил ряд календарных нюансов, позволяющих усмотреть в дате моего визита код доступа в некую фантастическую религиозную систему. Я разглядел в «Мастере и Маргарите» литературную мистификацию, выявляющую весьма редкие «звездные» годы. Все эти годы не были богаты собственно «историческими» событиями, но, как оказалось, их легко можно было связать с основными литературно-философскими прорывами последних восьми столетий!
С той поры я не раз пытался как-то осмыслить и наглядно представить открывшуюся моему взору закулисную лабораторию.
Прежде всего, я основательно расширил и переработал «Лики Торы», введя туда соответствующую «булгаковскую линию». Последняя версия этой переработки, названная мною «Сверхновое время», была завершена в 2013 году. Но, как и предыдущие варианты, она получилась слишком мудрёной, чтобы привлечь широкого читателя, и я не спешил с ее публикацией.
Такого рода идеи нуждались в художественном оформлении, нуждались не столько в теоретическом, сколько в литературном раскрытии.
Лишь через 20 лет после своей находки, в 2015 году, я, наконец, решился. Я стал наводить справки о разбросанных в веках литераторах, я стал снаряжать их в дорогу. Всплыли неведомые мне до той поры имена, и из множества «надерганных по нитке» хаотических деталей как-то сам собой соткался роман, с одной стороны выявляющий мистическое измерение европейской литературы, а с другой – позволяющий усмотреть в ней неожиданный религиозный смысл.
Мне оставалось лишь слегка расцветить воображением реальные истории из Жизни Замечательных Людей и прочертить пересечение их судеб.
Нашла свое место и моя автобиографическая повесть, а исток всей этой грандиозной интриги невольно усмотрелся в евангельской (неведомо кем подслушанной) беседе Йешуа с дьяволом.
Так возникла трилогия «День шестой», 1-я и 3-я части которой – литературные исторические исследования (романы), а 2-я – автобиографическая повесть.
Вероятно, у кого-то моя «теология» вызовет серьезные сомнения, а у кого-то даже и резкую критику. Предупреждая эти закономерные движения человеческой мысли, я бы хотел отметить следующее. Я ручаюсь лишь за подлинность своей истории, что же касается ее теологической интерпретации, то всякий вправе предложить свою, и – получше. В конце концов, я не единственный, кто посетил дом «302-бис» в конце 80-х, и не единственный, кто по этому случаю поделился своими воспоминаниями. Каждый пишет, как он дышит. Это с одной стороны.
С другой стороны, сама эта интерпретация носит не «строго научный/религиозный», а заведомо «игровой», «беллетристический» характер. Идеи, нуждающиеся в художественном оформлении и литературном раскрытии, сами в первую очередь – «литература».
Однако это не делает их менее подлинными. Напротив. «Роман, – как выразился Шеллинг, – есть как бы окончательное прояснение духа».
«День Восьмой». Так Торнтон Уайдлер назвал один из своих романов. «Человек не конец пути, а начало, – пишет автор. – Мы стоим сейчас в начале второй недели творения. Мы дети Восьмого Дня».
В расчет этот вкралась досадная ошибка. В действительности мы все еще находимся на исходе Дня Седьмого.
В конце каждого Дня Творения сообщается о его завершении. «И был вечер, и было утро: День Шестой». Далее же мы читаем: «И закончил Бог к Седьмому Дню работу Свою, которую Он делал, и отдыхал в День Седьмой от всей работы Своей».
Итак, про Седьмой День не сказано, что он завершен. Бог отдыхает и поныне, т. е. отдыхает в течение всей человеческой истории, начавшейся в момент завершения Творения и изгнания Адама из рая, датируемого Талмудом 3761 годом до н. э. Однако Талмуд датирует не только начало, но и конец истории, ограничивая ее продолжительность шестью тысячелетиями («шесть тысяч лет просуществует мир»).
