«Видеть несправедливость и молчать – это значит самому участвовать в ней».
Жан-Жак Руссо
За окном стоял самый разгар весны 1986 года. Время, когда школьные коридоры уже взволнованно дышат в ожидании праздника – летних каникул, когда учителя подводят итоги, а ученики считают последние денечки до того самого момента, когда можно будет отдохнуть и наконец-таки расслабиться. В престижной московской школе было непривычно тихо. Никто не бегал по лестницам, никто не дрался портфелями, ни из одного класса не было слышно ребячьих голосов. Непривычная тишина царила даже в «святая святых» школы – учительской.
Алевтина Яковлевна Красина никогда не любила это затишье перед завтрашней бурей. Как настоящая актриса, она жила спектаклями, то есть своими уроками русского и литературы, которые проходили у нее, как правило, на одном дыхании. Особенно ученики обожали, когда Красина начинала новую тему. Тут ей не было равных в выступлении перед аудиторией, даже среди известных артистов театра и кино. Как-то Алевтине Яковлевне попалась статья одного известного историка театра, который выдвинул тезис о «театральности», как присущем человеку биологическом инстинкте. Кстати, инстинкт, который породил не только сам театр, но и сама жизнь. По мнению автора, он руководит человеческими поступками и вне сцены. Вот в этом тезисе непритязательная учительница и нашла себе оправдание. Биологический инстинкт, ничего не поделаешь.
Однако свою работу Алевтина Яковлевна Красина считала более сложной, нежели работу актера. Ведь дети не прощают фальши, ни на йоту. И рассказывая им о том или ином писателе, о том или ином произведении, она говорила то, что было интересно ей самой, то, что поражало, прежде всего, ее саму. А то, что положено по программе, они и так, в учебниках прочтут. Зная, что литература, разобранная по художественным образам и сюжетам, уже не литература, а нечто хирургически расчлененное, неживое, учительница старалась привить своим великовозрастным оболтусам, прежде всего, любовь. Любовь к осмысленному чтению, почтение к великим писателям и понимание того, что они все-таки там в своих тонких и толстых книжках пишут. А вот зачем это они написали, дети поймут, конечно, гораздо позже.
До сих пор, читая и уже в какой раз, перечитывая, Федора Михайловича Достоевского, она сама, в свои пятьдесят с хвостиком многого не понимала, и, что самое интересное – не боялась в этом себе признаться. На то она и классика, чтобы к ней возвращаться и находить что-то для себя новое, ранее не разгаданное в силу отсутствия опыта или каких-либо других причин. Правда, последнее время рассказывать о своем предмете, божественной литературе, у Алевтины Яковлевны уже не было ни сил, ни желания. И дело тут не в пресловутой усталости, накапливающейся у нее, как мелочь в копилке, по полной программе к концу каждого учебного года. Она часто замечала, что, входя в класс, даже не в очень добром здравии, тут же получала огромный заряд энергии от своей юношеской аудитории. И затем, в процессе работы, уже медленно, буквально по капле, отдавала его обратно ученикам. Но сейчас ее буквально лишала сил недавняя трагедия…
Не на шутку разбушевавшийся директор вызвал классную руководительницу 10 «Б», Алевтину Яковлевну Красину, к себе неожиданно. Идти к нему на первый этаж с четвертого не было никаких сил. Ноги Красину просто не слушались. Нет, она ничего не боялась, но сам факт попасть под горячую руку к начальнику, совершенно не радовал. Безвольно свесив руки со стула, сидела Алевтина Яковлевна в классной комнате и пыталась хоть как-то сосредоточиться на сочинениях. В последней четверти ее драгоценный 10 «Б» писал их довольно-таки часто. Шутка ли – выпускные экзамены на носу! А там практически в любом учебном заведении потребуется умение выражать свои или не совсем свои мысли. Но до выпускных экзаменов ли тут, когда из головы не выходит это проклятое чрезвычайное происшествие.
Красина горько вздохнула. Вот уже вторую неделю у нее перед глазами стояла душераздирающая картина: лежащая на полу школьной раздевалки ученица 10 «Б» Ни на Кугушева. Голова слегка вывернута, какие-то чужие, не ее, словно стеклянные глаза с остановленным, удивленным взглядом, растрепанные волосы, школьная форма чем-то заляпана, ноги неестественно скошены в сторону. Даже непосвященному становилось ясно, что поза эта была какой-то уж больно ненатуральной для случайного падения. Когда Алевтина Яковлевна прибежала, пульс уже не прощупывался. Учительница отказывалась верить своим глазам. Первая ее мысль была: «Это невозможно!». Оказалось, что возможно. Бедная маленькая девочка, бедная маленькая Ниночка, ангел во плоти…
От нахлынувшей жалости сердце учительницы резко и болезненно сжалось, стало трудно дышать. В который уже раз она попыталась взять себя в руки. Безуспешно. Хотелось лезть на холодную стену классной комнаты и дико кричать от вопиющей несправедливости. Совсем еще ребенок, талантливая художница Ниночка была до десятого класса, чуть ли не первой ее любимицей. Она помнила девочку еще с пятого класса. Та пришла в школу в большом, не по росту, форменном платье и с такими же громадными белыми бантами, больше напоминавшими крылья у нее за спиной. Девочка незаметно встала самой последней на классном построении. Роста Нина была, действительно, не самого большого.
