Пакет подсунули под дверь, пока я спал.
Пакет лежал на полу, плоский и серый, очень скучный на вид. Он не был подписан и не просился в руки, впрочем, я и не торопился его подбирать. Сжав ладонями мокрые от пота виски, я сидел на краю дивана, пытаясь утишить, унять задыхающееся, останавливающееся сердце.
Зато я вырвался из сна.
Там, во сне, в который уже раз осталась вытоптанная поляна под черной траурной лиственницей. Палатка, освещенная снаружи, тоже осталась там. Ни фонаря, ни звезд, ни луны в беззвездной ночи, и все равно палатка была освещена снаружи. По смутно светящемуся пологу, как по стеклам поезда, отходящего от перрона, скользили тени. Они убыстряли бег, становились четче, сливались в странную вязь, в подобие каких-то письмен, если только такие странные письмена могли где-то существовать. В их непоколебимом беге что-то постоянно менялось, вязь превращалась в рисунок, я начинал различать смутное лицо, знакомое и в то же время мучительно чужое.
Кто это? Кто? Я не мог ни вспомнить, ни шевельнуться, я только знал – я умираю. И все время беспрерывно, жутко и мощно била по ушам чужая, быстрая птичья речь, отдающая холодом и металлом компьютерного синтезатора.
Я умирал.
Я знал, что умираю.
Я не мог двинуть ни одним мускулом, не мог даже застонать, а спасение, я чувствовал, крылось только в этом. Я беззвучно, я страшно, без слов вопил, пытаясь пробиться сквозь сон к дальнему, пробивающемуся сквозь птичью речь, крику:
– Хвощинский!
И грохот.
Крик, а за ним грохот.
Далекий грохот, обжигающий нервы нечеловеческой болью.
– Хвощинский!
Я сумел застонать и всплыл из ужаса умирания.
Серый пакет лежал под дверью, в номере было сумеречно, горел только ночник. В дверь явно колотили ногой, незнакомые испуганные женские голоса перебивались рыком Юренева:
– Где ключи? Какого черта! Дождусь я ключей?
И снова удары ногой в дверь:
– Хвощинский!
Меньше всего я хотел видеть сейчас Юренева. Не ради него я приехал в Городок, незачем было Юреневу ломиться в мой номер, как в собственную квартиру. В некотором смысле ведомственная гостиница, конечно, принадлежала и Юреневу, то есть научно-исследовательскому институту Козмина-Екунина, малоизвестному закрытому институту, но все равно ломиться Юреневу ко мне не стоило: два года назад мы расстались с ним вовсе не друзьями.
Не отвечая на грохот, не отвечая на голоса, едва сдерживая разрывающееся от боли сердце, я добрался до ванной. Ледяная вода освежила. Возвращаясь, я даже поднял с пола пакет и бросил его на тумбочку. Все потом. Сперва нужно прийти в себя, отдышаться.
Собственно, в гостиницу я попал случайно.
Я приехал вечером, идти было некуда, вот я и поднялся в холл – только для того, чтобы позвонить по телефону. Толстомордый швейцар сразу ткнул толстым пальцем в объявление, отпечатанное типографским способом: «Мест нет», и так же молча и презрительно перевел толстый палец левее: «Международный симпозиум по информационным системам».
Я понимающе кивнул:
– Мне только позвонить…
Толстомордый швейцар раскрыл рот.
Пари готов держать, я знал, что именно хочет сказать швейцар, но, к счастью, вмешалась рыжая администраторша. Если быть совсем точным, рыжей была не администраторша, а ее парик. Не понимаю, как можно надевать парик в жаркий июльский день, но все равно администраторша оказалась добрее, чем толстомордый швейцар:
– Звоните.
Я бросил монету в автомат.
Длинные гудки… Долгие гудки…
Зачем вообще носят парики? Почему парики носят даже летом? – размышлял я. Почему в швейцары, как правило, идут бывшие военные? У них что, пенсия маленькая?
В трубке щелкнуло. Незнакомый мужской голос произнес:
– Слушаю.
– Андрея Михайловича, пожалуйста.
– Кто его спрашивает?
– Хвощинский.
– Изложите суть дела.
Я удивился:
– Какую суть? Личное дело.
– Позвоните по телефону ноль шесть, ноль шесть… – две первых цифры подразумевались. – Вам ответит доктор Юренев.
– Зачем мне Юренев? Мне нужен Козмин. Мне нужен Андрей Михайлович.
Но трубку уже положили.
Я удивленно присвистнул.
Рыжая администраторша смотрела на меня из-за стойки со странным, даже с каким-то подозрительным интересом. «Их тут всех, наверное, окончательно засекретили», – подумал я. Швейцар в дверях шумно зевал, ожидая, когда я проследую мимо, чтобы высказать мне свои, накопившиеся в нем соображения.
Я набрал номер Ии. Не хотел ей звонить, не собирался, но набрал. И даже обрадовался, когда ответила не она, а все тот же незнакомый мужской голос:
– Слушаю.
– Ию Теличкину, пожалуйста.
– Кто ее спрашивает?
– Хвощинский.
– Изложите суть дела.
Я еще больше удивился:
– Что за черт? Всего лишь личное дело.
– Позвоните по телефону ноль шесть, ноль шесть. Вам ответит доктор Юренев.
– Мне не нужен доктор Юренев!
Но трубку уже положили.
Я тоже повесил трубку, не Юреневу же, в самом деле, звонить, и задумался. Решил, пойду к ребятам в газету, разыщу кого-нибудь из знакомых, устроят. Не хотел я звонить Юреневу.
– Господин Хвощинский!
Я обернулся.
Рыжая администраторша улыбалась из-за стойки очень сладко, очень загадочно. Она даже привстала из-за стойки, что явно сбило с толку толстомордого швейцара. Он даже перестал зевать, пытаясь сообразить, что, собственно, происходит?
