Возможно, есть люди, которые всех любят. И уверены в себе. У них обязательно вьются локоны, глаза какого- то необычного цвета, группа крови самая редкая, куча талантов, в них обязательно все влюбляются. А есть я. Синицына Марина. Среднестатистическая по внешности, интеллекту и комплексам. У меня уже в двадцать начинается целлюлит, хоть я и не толстая. У меня обычные глаза, посаженные слишком широко. Волосы любят сбиваться в колтуны после сна. Я рождена, чтобы ненавидеть себя и окружающих.
– Да заткнись уже, проклятая старуха, – цежу сквозь зубы.
– Черныш, кись- кись, – причина моего сгустка ненависти в пятидесятый раз за неделю ловит своего кота.
Это жабоподобная пенсионерка Жанна Михайловна. Каждый день она выходит на улицу в новом парике. Но все они, как один, непричёсаны. Сегодня сумасшедшая соседка бредёт в облике брюнетки с морковным губами. Заглядывает под покосившиеся лавочки и противно киськиськает. Меня передёргивает только от вида старухи. Мысленно желаю её Чернышу спрятаться получше. Но Жаба Михайловна находит его на дереве.
– Милочка, вы не могли бы его снять? – пенсионерка сразу же апеллирует ко мне.
– Я не умею лазать по деревьям, – давлю желание просто уйти, оставив соседку без внимания.
– Мааааууу, – почему- то кажется, что кот молит о пощаде.
Но только он не просит снять его. Зверёк будто просит отвадить от него противную нелюбимую хозяйку. Горе- кошатница смеривает меня колючим взглядом, однако никак не комментирует моё воспитание. Странно… Первое время Жаба Михайловна только и делала, что цеплялась ко мне и вздыхала, что мне бы воспитание получше. И за три года жизни в нашем доме старуха успела достать всех. Впрочем, мне не до безумной кошатницы. Я тороплюсь на похороны бабушки.
– Она под конец совсем сошла с ума, – горестно вздыхает тётя Тая.
Да, обычно о покойниках или ничего не говорят, или стараются вспомнить что- то хорошее. В семье же Синицыных принято ругаться всегда. И смерть никак не освобождает от обязанности быть облитой помоями осуждения родственничков.
– Всё звала какого- то Пифона, – продолжает жаловаться Таисия. – Я ей говорю: "Мама, успокойся, лежи спокойно". А она всё вскакивает. Карты ищет. Карты от сокровищ, наверное.
– Ну вот такая она была, – поддерживает моя мама сестру. – Тяжёлая. Всегда.
– Всё ж какая- никакая, а мать! – взвывает бабушка Оля. – Осиротели вы, милые мои!
Ольга Петровна – единственная светлая душа на нашем весёлом собрании. Просто соседка, искренне сопереживавшая моей бабуля. Дело в том, что Елизавета Васильевна была из того сорта людей, что вечно недовольны жизнью, здоровьем, правительством, но при этом живут лучше многих. Как можно ещё охарактеризовать старшего ревизора, берущего взятки? Вот видите… И я осуждаю бабулю. Мы, Синицыны, такие.
– Не важно уже ничего, – ворчит мама.
– Давайте лучше сразу завещание посмотрим, – оживляется тётя Варя.
– Тебе- то что? Разве что- то тебе причитается? – округляет глаза тётя Тая.
Её важный сын кивает, заставляя свой второй подбородок колыхаться, пристально смотрит на Варвару поверх очков.
– Чтобы потом снова не собираться, – тётя Варя находит отличный аргумент.
Всё благородное собрание тётушек с их дочками- сыночками суетливо встают из- за стола. Я с трудом преодолеваю желание сбежать, пока они заняты извлечением коробки с документами из антресолей и перелистыванием оных. Честно признаться, я не люблю всех людей, особенно, если они собрались гурьбой. И вот вся моя родня сделала этот запрещённый приём против моей психики.
– Марина, – мать машет мне вторым листом пространного завещания. – Марина!
Приходится отложить план побега. Любопытство у меня обострено не меньше, чем мизантропия.
– Внучке Марине – зелёный ларец, – цитата из бабушкиных каракуль оставляет мне вздох облегчения.
Я не хотела бы стать наследницей квартиры или машины. Как известно, такие вещи ещё сильнее ссорят с семьёй. А я и так уже на полпути к отлучению от славной фамилии Синицыных. Тётя Тая зачем- то суетится, пытаясь открыть маленькую шкатулку. Но вещицу заклинило. Поэтому мне неохотно отталкивают моё огромное наследство. Кажется, что этот ларчик жжёт мои руки огнём – настолько хочу его изучить. С трудом досиживаю до финишной черты этикета. Тороплюсь домой.
– Кис- кис- кис… – на дороге у дома мне встречается снова Жаба Михайловна.
Сворачиваю аж на другую дорожку, обхожу соседний дом крюком, лишь бы снова не отвечать на риторический вопрос, где же проклятый кот этой сумасшедшей. В квартире сумрачно, только свет от уличного фонаря золотит мой письменный стол, стоящий по отношению ко окну не по правилам. Может, поэтому у меня садится зрение? Скорее мою руки, потому что так надо, хоть эту инструкцию нужно соблюдать. И на удивление шкатулка открывается легко. Внутри чернеет прямоугольник. Под прикосновением пальцев он становится колодой карт. Приходится всё же включить свет. На карте, которую беру, на меня скалится череп. Он словно хочет подмигнуть. Из свободного рукава балахона торчит окровавленная коса. Ищу ответ, что это за шутка такая, листая остальные прямоугольники. Повешенный страшно пучит глаза. Женщина в короне глядит надменно. Слепая крутит колесо. Картинки оживают на секунду, сводя с ума. Скорее прячу странное наследство в шкатулку. Без ванны, книги и других ритуалов на ночь бросаюсь в постель. Накрываю себя щитом из детства – одеялом. И всё равно несколько часов провожу в ужасе перед неизвестностью.
