После навечерия Рождества, долгой службы с вечерней и царскими часами отец Трифон пришел домой, покормил кур и собаку и снова стал собираться. Матушка Вера, перебиравшая гречу на кухонном столе у окошка, заслышав сопение (это отец Трифон искал рукой пройму рукава за спиной), подняла зоркие серые глазки поверх очков и спросила словно безо всякого интереса:
– Куда это ты, Трифон Иванович?
Батюшка засопел еще громче – нашарить злополучный рукав никак не удавалось, и, обидевшись на него, он заворчал:
– Сколько просить тебя: вшей клинышек в поясницу, не видишь, подрясник-то совсем тесный!
– Он не тесный, а старый, – отвечала из своего угла матушка. – Куда уж его подшивать?.. У отца вон Воздвиженского, как ни приедет – то подрясник новый, то ряса, и с пуговками, и с лямками, а то и греческого кроя! Спросил бы, где это ты, отец Геннадий, шьешь себе? Может, и нам устроишь?
– Отец Воздвиженский – академик, он с архиереями обедает, ему без этого нельзя. У него один материал, наверное, рублей триста стоит.
– Триста! Да там никак не меньше тысячи, не говоря уж о плате за работу…
– Так что же ты несешь тогда? – Отец Трифон окончательно рассердился и повторил, передразнивая жену: – «Где это ты, отец Геннадий, шьешь себе?» А где мне столько денег набрать?
– А то не мог бы? – Матушку тоже раззадорил спор.
– А то мог бы? Только разве если старух в деревне отпеть всех скопом…
– Кабы не трусость твоя, Трифон Иваныч, – гнула свое матушка, – глядишь, за сорок лет службы насобирал бы себе и на подрясник, и на рясу. Другие отцы вон и на машину, да не на одну, насобирали, а у нас даже телефона нет! А то этим дай, тем помоги, там послужи – а денежек нам не надо, спаси Бог! Хорошо тебе, батюшка, другим-то добро творить…
Голос матушки, затронувшей больную тему, задрожал, а глаза ее вмиг увлажнились.
– Мать, ну что ты, в самом деле! О том ли говоришь? – Отец Трифон с великой нежностью взял жену за плечи и поцеловал в макушку. – Ты – моя ряса, – он снова чмокнул супругу в голову, – и архиерей, и тысяча рублей… – От неожиданной рифмы он засмеялся, улыбнулась и матушка.
