Пиздецом заболевшие, души вшивые.
От градусов с перцем, с утра отходимые.
Взор суеверцев, а лица смазливые.
Тонкие мысли, но правда незрима им.
Они что-то читали, заметки строчили на листьях тетрадных.
А я – дико плакал, заочно, но все же, ссылая их нахуй.
Одежды другие, статуры – другие. их сонмы загнивших!
Они не готовы стать были под стать мне,
немому, но гласному в тише, поэту.
Я кончил и слил слизь, ведь я – конченый слизень,
смазливость свою разменявший на чирсы
с рандомными хиппи,
возле заправок, калиток, наверное, чьих-то домов,
Возле вокзалов столичных и фур пригородных складов,
В спешке загруженных химкой, тоже, наверное, чьих-то.
И в этом говне, я тонул месяцами.
В сраном плену, до усрачки опьянен,
с нимбом на лбу и с благими мечтами
прошарить шпану о вселенском дурмане.
