Диковинные растения на холодной земле
Они не заметили, как ночью выпал снег. Хотя почти не спали. Короткие периоды, когда один закрывал глаза и дремал утомившись, а другой в это время боялся согнуть руку или поправить затекшую ногу – не считаются. Двое вышли на одной остановке, забежали в магазинчик около дома, поднялись по лестнице, закрыли за собой дверь и пропали.
Шагнули вместе: из этого мира, чужого и грубого, в котором каждый брёл в одиночестве среди равнодушных толп, в другой – родной и уютный, где были только они двое. Радуясь, не веря, волнуясь и находя успокоение, махнув рукой на осторожность, люди запутались в высокой траве, вдохнули запах друг друга, упали на мягкую тёплую землю, сами стали диковинными растениями, переплелись стеблями и листьями, проросли корнями в плодородную почву и забыли всё.
Там не было ничего, кроме запаха её волос и тепла его рук. И глаз – любимых, зовущих и дразнящих. В которых они тонули – сначала поочерёдно, а потом вместе. Каждое прикосновение рождало волну нежности, растущую всё выше и больше, захватывающую дух и внезапно спадающую до ленивой ряби, ласкающей и успокаивающей, до полного штиля, обещающего новую бурю.
Они были одним существом, противоречивым и прелестным. Красивым – с её стороны и могучим – с его. Зверем: голодным, ненасытным, сумбурным, нелогичным, ленивым, любопытным, трогательным, диким. И когда она, шлёпая босыми ногами, шла на кухню, чтобы соорудить бутерброд; или он убегал в туалет, чтобы быстро-быстро отдать природе должное, не нарушалась связь, не разделялись дыхания, дурман – сладкий, терпкий и густой – владел ими и не отпускал.
То, что в мире людей зовётся сексом, было и у них, конечно. Но надо учесть, что они не были людьми этой ночью. Там, внутри этого переплетения тел и душ, было бесконечное движение, вздохи, шёпот, смех, всплески активности и фазы спокойствия, но кажется, что взаимное проникновение не начиналось и не заканчивалось.
То, что она держала в руке и поглаживала большим пальцем, когда рассказывала о чём-то шёпотом, могло быть и его ступнёй, и её грудью, и его, кажется, коленом, и чем-то ещё – его или её. То, что он чувствовал возбуждённой плотью могло быть и её щекой, и его лодыжкой и подушкой, которую она подкладывала под голову, когда закинув ноги на спинку кровати слушала его рассказы, и чем-то ещё – его или её.
Всё самое интересное, захватывающее, интригующее, требующее внимания, сосредоточилось в их мире. Было, например, жизненно важно разобраться с формой ушей – чьи красивее. И он, глядя на неё, придерживающую прядь волос, рисовал в блокноте, а потом она. Потом сравнивали. Когда выяснилось, что один из них сжульничал и специально изобразил неровно – был немедленно наказан и укушен за то самое ухо.
Жаркие дебаты вызвало его предположение, что чай вреднее кофе. Немедленно был сварен один и заварен другой. Дегустация почему-то закончилась под кухонным столом, где было обнаружено пол бутылки рома. Нет, дегустация не закончилась. Теперь всё продолжалось на полу. И когда она смеясь взмахнула рукой и пролила на себя несколько капель тростникового алкоголя, ему пришлось спасать драгоценный напиток, которого «ты что! в мире осталось несколько литров! замри!»
Не менее ожесточённые баталии последовали за её предположением, что фильм ужасов не может быть шедевром. Пришлось включить какой-то «самый великий и ужасный фильм». И смотреть его, накрывшись одеялом, через щелочку (для атмосферы). В особенно страшные моменты он со злодейским смехом кусал её за шею, а она, изображая испуг, вонзала ему в ягодицы свои острые ногти.
Внешний мир напомнил о себе звонком будильника на его телефоне.
– Билли Айдол? White Wedding? Что за древность? – выныривая из объятий, с сожалением расплетая только что бывшие общими руки и ноги, спросила она.
– Я и сам – древность, – не отпуская её колено, осторожно сжав бёдра, ответил он. – И ты. Если знаешь песню.
– Ничего сохранилась, а? – она опять склонилась к нему и коснулась уже колючей щеки губами. Поморщилась, коснулась языком и легко прикусила мочку его уха. И шепнула. – Коллекционируешь хлам?
И упала роса. И стала остывать тёплая земля. И растаял туман. Два диковинных растения встрепенулись, очнулись. Напряглись стебли, выпрямились листья. Свежий утренний воздух, одним дуновением разогнал дурман и морок. Несколько неуклюжих слов упругими мячиками отскочили от потолка, ударились о стены и закатились под кровать.
Он разжал бёдра и отвёл взгляд. Так как связь только начала разрываться и была ещё сильной, то она почти физически почувствовала отчуждение, возникшее в нём. И вдруг проснулась. И увидела не очень новую мебель, уголок обоев, отклеившийся в углу, свой изящный лифчик на пыльном журнальном столике. И захотелось прикрыть грудь, найти и поскорее натянуть трусики. Но сначала в душ, в душ.
А он подумал об утренней планёрке, о нулевом балансе телефона и родинке на её шее. А потом ни о чём не думал, только прятал подальше в себя растущее и крепнущее сожаление.
