Солнце жарило сверху, как будто даже оно издевалось над измученными людьми, лишало последних сил. Черным потоком усталые невольники один за другим медленно ползли на корабль под злобные окрики испанцев-надсмотрщиков. Капитан корабля, презрительно щурясь от играющих на волнах бликов, наблюдал за тем, как трюмы с жадностью поглощали все новые толпы смертников. Дым его сигары смешивался со знойным маревом, плавающим в воздухе.
У одного из рабов и без того темное лицо было густо измазано черной краской. Через нее пробивался пот, который невольник боялся вытирать, чтобы не испортить маскировку. Вдобавок, подмышкой у него был спрятан небольшой сверток, который он в любую минуту мог случайно выронить. Или, что еще хуже, его обнаружили бы надсмотрщики! Поэтому раб двигался осторожно и медленно, согнувшись в три погибели, стараясь быть максимально незаметным среди других невольников.
Иногда он оглядывался, ища среди усталых, истерзанных жарой и побоями людей своих тайных товарищей, которые отвечали ему только глазами. Они, до предела измотанные, тоже держались с трудом. Но оттого, что рядом с ним были братья по вере, ему становилось немного легче. Еще больше сил придавала мысль, ради чего он, принц и посвященный, был вынужден добровольно отдаваться в рабство вместе с другими невольниками.
После отплытия стало еще тяжелее. Не хватало еды, вода была дороже, чем золото. Два дня испанский галеон мотало по волнам, как щепку, и невольники молились великой Ямайе, чтобы она смилостивилась над ними и сделала дорогу не такой мучительной. Некоторые рабы умирали, и их тела часами лежали рядом с теми, кто еще был жив. На корабле вспыхнул было бунт, но испанцы со знанием дела погасили его, пустив в ход мушкеты.
Замаскированный под невольника принц вместе с другими рабами вынужден был оттаскивать на палубу разлагающиеся тела своих погибших соотечественников, чтобы сбросить их в воду. Он страшно мучился от жажды и голодал, временами терял сознание от жары и зловонной духоты в трюме, в глазах плавала красноватая пелена, но его сердце согревала мысль, что он поступает правильно. Только это придавало ему силы бороться и жить дальше…
Муторный, беспокойный сон про черных невольников преследовал меня с детства. Сначала – по несколько раз в год, потом все чаще. В последние годы он снился мне едва ли не каждую ночь. От него я просыпалась в холодном поту, теряя ощущение реальности. Сон был настолько живой и подробный, что мне казалось, что я сама была на том проклятом корабле. Дважды тайком от матери и друзей ходила к психотерапевтам. Все они говорили примерно одно и то же:
– Ничего страшного! Это только твои комплексы и подавленные сексуальные влечения. Некоторым даже черные обезьяны снятся! Попринимай таблетки, все пройдет…
Я послушно глотала прописанные эскулапами лекарства. После этого ночами я будто падала в темную глухую яму и спала мертвым сном, без всяких сновидений, а потом все начиналось сначала… Я не знала, что делать с этим кошмаром и думала, что меня однажды сведет в могилу мой странный невроз.
* * *
– Виталий, дорогой! Ты помнишь, что скоро пять лет, как мы встретились? – вкрадчиво спросила я, обнимая моего давнего любовника и делового партнера, когда мы вдвоем сидели в известном столичном ресторане и дегустировали дорогое французское вино. Виталий был на удивление расслаблен, даже галстук снял и расстегнул ворот рубашки – верный признак хорошего настроения. Я долго и тщательно подбирала момент, чтобы задать этот нехитрый вопрос, – он требовал от меня изрядного мужества.
– Помню… – рассеянно отозвался мой визави, слегка напрягаясь. – Ты хочешь подарок? Какой?
– Да! – впервые в жизни уверенно сказала я. – Просто мечтаю о подарке! Я очень устала. Хочу немного отдохнуть, переключиться.
– Ты хочешь поехать отдохнуть? В чем проблема? Скажи, куда. Сейчас все быстро организуем! – Виталий уже взял в руки телефон.
– Подожди! Да, я хочу уехать. Но только вместе с тобой! – я вопросительно заглянула в глаза Бобровскому. – Нам надо, наконец, побыть вместе.
– Ну, ты же знаешь, у меня очень много работы в Думе и вообще… – замялся он, пытаясь уклониться от щекотливой темы. – Может, ты съездишь куда-то одна? Или с подругой?
– Виталий, это пятая годовщина нашей встречи. Пятая! – сказала я, делая ударение на числительном, и на глаза мне навернулись слезы. – Я долго ждала. К тому же, у вас в Думе каникулы, а по бизнесу нет никакого аврала. Я хочу уехать в отпуск вместе с тобой! Мы за все это время ни разу вместе не отдыхали. Ты считаешь, это нормально?
Я видела, как он недовольно завозился в удобном кресле, наглухо застегнул воротничок рубашки, потом напялил очки и почесал лысеющую макушку.
– Мне надо подумать! Ты понимаешь, это не решается вот так, в один момент…
– Подумай, пожалуйста, но не слишком долго! В нашем распоряжении всего неделя!
Вечер был испорчен. Бобровский нахмурился, сразу попросил счет и, подвозя меня в своем служебном лимузине домой, не проронил больше ни слова. Ночевать у меня он не остался.
Да и вообще, ночевать у меня он оставался крайне редко, в основном заезжал «в гости» вечером с охапкой цветов и пакетом еды «на вынос». А еще чаще мы просто шли в очень хороший ресторан.
