– Эй, Чума! Очнись. Хватит мечтать. Пляши. Письмо тебе. От кавалера… – пожилая зечка, помахивая конвертом, подошла к койке. Та, к которой она обращалась, молча смотрела в потолок застывшим взглядом, потом, словно уловив движение, выпростала руку из-под головы. Опасливо подойдя ближе, письмоносица вложила в эту руку конверт. – Читать-то будешь? – поинтересовалась, видя, как конверт ушел под подушку. Не дождавшись ответа, пожала плечом и, хмыкнув: – Вот Чума! – отошла прочь.
Женская колония усиленного режима продолжала жить своей жизнью. Заключенная с говорящей кличкой Чума уже десять месяцев отбывала свой немалый срок. И было ей двадцать восемь, а когда срок закончится, будет уже за сорок, хорошо за сорок. Но она не думала об этом, да и думала ли, вообще, хоть о чем-нибудь никто не знал. Но одно знали все – Чуму лучше не трогать.
Рыжая Марго, крупная, статная деваха тридцати с небольшим, впервые увидев новенькую, заявила: «Моя», – и попыталась дотронуться до груди, отрешенно сидящей на койке коротко, почти наголо остриженной девушки. Никто так и не понял, что случилось, но Марго отлетела на пол, хватая воздух ртом, а стриженая так и осталась сидеть, даже глаз не подняла. К Маргоше подлетела одна из ее прихлебательниц и, помогая подняться, стала что-то горячо шептать на ухо. Марго сначала отмахнулась и двинулась к новенькой с намерением поквитаться, но потом прислушалась к шепоту товарки и, удивлено вскинув брови, позволила увести себя в свой угол.
Весь барак шептался до вечера: «Арчеладзе… при отягчающих… пять жмуриков…» Ночью был шум и грохот. Прибежали надзиратели. На полу корчилось трое зечек. На вопрос: «Кто?», – конечно не ответили. Подняли с коек всех. Начальница смены прошла вдоль шеренги сонных женщин, внимательно оглядела целые костяшки рук у новенькой и сказала только: «Смотри, Чумакова…» Больше к ней никто не приставал.
Только где-то через месяц Чумакова внезапно подошла к рыжей Марго и, ни слова не говоря, влепила ей по физиономии. Марго взвыла и вцепилась обидчице в лицо – началась драка. Прибежали еще зечки, и драка переросла в избиение. Опомнились обезумевшие тетки, только когда увидели, что Чумакова перестала шевелиться.
В лазарете она пролежала долго. На грани жизни и смерти. От сильных ударов в живот у нее случился выкидыш. Потом, уже в бараке, к ней подошла одна из женщин: «Так бы и сказала, что хочешь от ребенка избавиться. А так мы грех на душу взяли… Эх ты… Чума…» Так и приклеилась к ней это прозвище.
Ее историю обсуждала вся зона. Но поговорили, поговорили и решили раз и навсегда, что с ней лучше не связываться: коли уж мужа, широко известного в весьма узких кругах, и еще четверых столь же серьезных мужиков грохнула не дрогнувшей рукой. Разговаривала она мало. Передач ей никто не слал. Ни с кем она не сдружилась. Дисциплину не нарушала. Существовала, одним словом.
Через полгода Чума внезапно проявила интерес к молодой девице, недавно переведенной из другого барака, Светке-Малявке. К той давно приглядывалась Марго и все норовила пощупать. Малявка слабо повизгивала и отбивалась. Но все видели, что это до поры до времени, просто у Марго еще аппетит не разгулялся. Как-то Чума шла с обеда и наткнулась на Малявку, рыдавшую за штабелями каких-то досок. Что дрогнуло в душе Чумы, сказать трудно, но она остановилась и долго смотрела на судорожно всхлипывавшую девчонку.
Малявка почувствовала чей-то взгляд, обернулась, увидела Чуму и, жутко перепугавшись, съехала на землю. «Ты чего?» – прошептала она. Ничего Чума не ответила, развернулась и пошла дальше. Но вечером, когда Марго подсела к Малявке на койку и запустила руку той за ворот рубахи, рядом, как приведение возникла Чума.
– Сгинь, – бросила негромко.
Марго вскочила, как ужаленная, секунду они стояли, сверля друг друга взглядами, потом Марго усмехнулась и отвалила, бросив:
– Ну-ну, сладенького захотелось…
А Чума развернулась и пошла к своей койке.
Малявка до отбоя просидела в своем углу, испуганно тараща глаза. Ночью к ее койке подвалила Марго, но тут со стороны донеслось негромкое:
– Сгинь.– И она с ворчанием убралась восвояси.
***
С этого дня Малявка ходила за Чумой, как приклеенная, а та, казалось, даже не замечала ее присутствия. Малявке часто приходили передачи, но теперь уж никто не решался покопаться в ее посылке и отобрать себе лучшие кусочки. А Малявка приносила все Чуме и, заглядывая в глаза, предлагала, что-нибудь вкусненькое. И не обижалась, когда обычно слышала в ответ:
– Отвали.
Так было пока, однажды, Светка не положила на койку плитку шоколада:
– Возьми, ну, пожалуйста. Вкусно ведь.
Чума скосила глаза, и рука ее потянулась к яркой обертке. Сладкая плитка таяла во рту, Чума медленно глотала густую слюну, а по щеке вдруг скатилась слеза. Светка ойкнула и убралась к себе, но потом долго торговалась с соседкой Чумы по койке, отдав ей практически все свое нехитрое добро, но все ж таки сторговалась.
Перед отбоем Чума обнаружила на койке еще одну плитку шоколада. Повернув голову, она хмуро уставилась на новую соседку. Светка застенчиво улыбнулась.
