У тяжелого дня самое изнурительное – это вечер. А утро… Утро, обычно, тревожное.
Вроде бы и погода не угрожала, и сезон морозил мягко – летом даже ночь не схватывала расслезившихся сосулек. Но тревога суетилась среди жильцов, не отпускала и пряталась под дрожащими улыбками.
Ходили к ледовому водопаду каждый месяц, и зимой ходили – попробуй не сходи, и осенью под сырыми ветрами и метелями. А тут-то чего проще? Лето, морозит без припуску, светлынь. Да вот, тревога…
– Ну, – Андрюха проверил прочность крепежа на санках, впихнул оторочку рукавиц под рукава, протянул санки несколько шагов – хороша широкая лямка, в плечо не врезается. Глянул на Николая косым бочком, не передумает ли?
Николай плотно сжал губы, сузил глаза решительными щелками, вгляделся в дрожащие утренние сумерки, твердо рубанул наст лыжными палками:
– Решено – значит решено! В путь!
Санки скрипнули, уже успев пристынуть железом полозьев к влажной наледи, и заскользили за Андрюхой, впряженным тягловым бурлаком. За ним и Николай со своими санями – чуть поменьше, но нагруженными не легче. Дениска пристроился к отцовским санкам приглядным пешеходом – ехать отказался наотрез.
Ольга догнала Дениску, запнула понадежнее край шарфа, чтоб не развязался. Еще бы что сделать для него, да что еще? Так и осталась стоять, чуть согнувшись. Из ямы выскочили и остальные – Пашка, Глеб Борисыч и Семеновна, которая все еще держала в руках запасные вязанные рукавички.
– Не взял запасные, – пожаловалась она чуть не слезливо и, спохватившись, перекрестила путников в дорожку. Олегович вздохнул и развел руками:
– Уж я его уговаривал, да что… Настырился он, фиолетовые, говорит… Я должен, и все тут.
– Ну… – Семеновна утерла детскими рукавичками влажные глаза. – Хоть ожил, а то уж зачах совсем было… Спасибо, фиолетовые попались.
Снегу зима нанесла без жадности, да так причудливо уложила в вихры, что и не знаешь, не по Марсу ли путешествуешь. Лето красоту оплавило и гололедом отлакировало до стеклянного – ходу без когтя не было ни шагу, ни в унте, ни в валенке.
Вскоре обоз вышел из укрытия скал на простор, и влажный ветерок мягко подогнал морозцу с пустой степи – не дремай, путник, лето – это тоже зима. Дениска отвернулся от ветру, прикрыв лицо рукою. Холодно.
Пустыня – как называл верхушку плоскогорья Андрюха, тянулась километров на шесть. И не припомнить, чтоб не баловалась ветром. Разбросилась она гигантски широкой дорогой. Справа ее обрубал рваный каменистый обрыв, спускающийся в долину водохранилища, а слева срезала бездонная и для всякого страшная трещина, оставшаяся после предсмертных встрясок Земли. И, как находилась пустыня на ветряной, сквозной возвышенности, то место это чли дурным, недобрым и смертельным для уставшего или раненого. Коли присядешь отдохнуть, так и замерзнешь до смерти.
Николай крутнулся через плечо назад, глянул на Дениску. Идет, краснощекий, брови сдвинул, упрямится. Откуда только силы?
– Теперь уж половину прошли, – ветер вырывал дыхание у Николая изо рта, и тому приходилось сухо глотать воздух и части слов: – Садись на санки, дальше поедешь. А я тебя тулупом укрою.
