«Никто уже и не помнит событий тех лет. Да и точно сказать когда это произошло, тоже сложно. Я сам тогда был еще совсем мальцом. Шесть, а быть может восемь лет мне было. С годами я перестал следить за датами и за своим возвратом. Настолько это неважно для меня. Для вас уж тем более.
Тода стоял теплый летний день. Хотя может это была и осень. Точно могу сказать, что это был первый по-настоящему теплый день, после недели проливных дождей. Я был тогда на улице, играл в «войнушку» с другими ребятами с моего двора. Мы бегали с палками в руках, смеялись, визжали, иногда спорили о том, кто кого подстрелил, о том что звук стрельбы нужно издавать по-другому и чья очередь пришла держать автомат, искусно вырезанный из дерева.
Я стоял по колено в луже, что служила мне воображаемым болотом, держа над головой тот самый «автомат». Внезапно поднялся сильный ветер, вода в моем водоеме зарябила словно белый шум телеэкрана. Я пригнулся, боясь того, что порывом ветра меня сдует с ног и собирался уже выйти на сушу, но остановился, так и не сделав ни шагу. Я увидел в воде отражение Солнца, которое кто-то будто решил поделить пополам, прочерчивая вдоль звезды толстую черную линию. Я подумал, что мне это показалось, привиделось, что воображение решило надо мной так пошутить, но я видел это не один. Все, кто был во дворе, смотрели в небо, пытаясь разглядеть полосу, бросившую тень на землю. А полоса спускалась на фоне светила медленно, методично продолжая свое разделение. В какой-то момент линия ускорилась и как только она достигла нижнего края звезды, раздался оглушительный хлопок и ветер резкой волной сбил меня с ног. Пытаясь встать из лужи, я раз за разом падал, не понимая что происходит и откуда этот звон в моей голове. Помню, что меня подхватила мать, подняла на руки и прижала к себе. Она что-то говорила мне, но звон не пропускал ни слова. Я смотрел абсолютно потерянным взглядом, стараясь уловить в безумном вальсе происходящего вокруг ее лицо. Лишь когда она заносила меня в подъезд, я сумел задержать взгляд на Солнце. Черная полоса была объята пламенем и стремительно спускалась вниз. Конца ее я не видел, но то что она имена опускалась на Землю, в этом я не сомневался.
Домой мы зашли лишь на несколько минут. Мать опустила меня на пол в прихожей, а сама достала сумку с антресоли и направилась в спальню, а оттуда на кухню. К моменту когда она вернулась, сумка была полна вещей и продуктов, а я уже пришел в себя и четко слышал вой воздушной тревоги.
– Мам. Что происходит? – спросил я, смотря как мать заворачивала в пакет документы.
– Не знаю сынок. Знаю только то, что нам нужно уходить.
– А куда?
– В безопасное место.
– А папа?
– Что папа? Он взрослый мальчик и сможет о себе позаботится, – нервно сказала мать заталкивая в полную сумку сверток документов. – Вставай! Пошли! – она схватила меня за руку и мы вышли из квартиры не заперев за собой двери. Она держала одной рукой тяжелую спортивную сумку, а другой тянула меня за собой, быстро спускаясь вниз. Я постоянно оглядывался на нашу дверь, переживая, что кто-нибудь украдет мои игрушки, или еще что хуже – телевизор. Отец на него работал полгода не разгибая спины, с самого утра и до поздней ночи.
– Мам, а дверь? – спросил я, спустя пару этажей.
– Не до этого сейчас.
– Но ведь там наши вещи! – возразил я. – А вдруг стырят?
– Стырят? И где только таких слов понабрался?
– Так папа иногда говорит, когда телевизор смотрит и рассказывает про свой завод.
– Ох и влетит же твоему отцу.
Мы продолжали спускаться, пока не дошли до подвала, у открытой двери которого стоял наш сосед, дядя Коля. Он был управдом.
– Давайте, скорее, – замахал он нам рукой. – Я уж закрывать собирался.
– Спасибо вам, что подождали, Николай Петрович.
Он слегка замешкался, посмотрел наверх и закрыл дверь.
– Ну а как иначе? Как никак в одном доме живем. Проходите, не стойте на пороге.
В подвале были все наши соседи. Все как один молчали, смотря на то, как баба Нюра из тридцатой квартиры, настраивает радио. Она тихо ругалась и иногда легко, ладонью била по пластиковому корпусу коробки. Василий Иванович, наш завсегдатай алкоголик, в этот раз был трезвый и всячески пытался помочь в настройке, но баба Нюра отмахивалась от него, как от назойливой мухи. Я хотел было подойти поближе, но мать отдернула меня.
– Дай я на тебя посмотрю, – взяв меня за подбородок она стала осматривать мое лицо.
– Ну мам. Я хотел посмотреть. Мам, – начал я возражать.
– Не мамкай мне тут. На вот, лучше переоденься. А то промок насквозь. Заболеешь еще, – и она всучила мне сухую одежду и стала стягивать с меня мокрую рубашку.
– Мам. Тут люди, – протестовал я и пытался вырваться из ее цепкой хватки.
– Лева! Прекрати дергаться! Никто на тебя не смотрит! – отрезала мать.
Конечно с ней было бесполезно спорить. Ее просьбы никогда не оставались просто просьбами. Это были требования, за невыполнение которых отцу могло влететь тем, что было у нее в руке, а я отправлялся в угол то на горох, то на крупную соль и стоял так до тех пор, пока Наталья Андреевна не слышала того, что хотела услышать от меня. Но не подумайте неправильно, она не была тираном. Она всегда старалась порадовать меня сладким, старалась водить меня в кино и в цирк. Мы часто выбирались на дачу, что была в километре от озера, и которой отец безмерно гордился. Уж там то мое детство разворачивалось на полную.
