Лишь только занялась заря,
Мы устремились в лагеря.
Воткнули ноги в сапоги
И вот стоим как дураки…
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Многие литературные произведения начинаются примерно так: «Стояло знойное лето начала восьмидесятых»… Собственно, особенно знойным оно и не было. Главное, что стояло. Да и вообще, в то время многое стояло. Как-никак, период застоя. Во всём ощущалась стабильность. Съезды партии, в то время ещё единственной, имели чёткую хронологию в числительных и абсолютную константу в тематике. Самосознание населения зижделось (не основывалось, не строилось, а именно зижделось) на марксистско-ленинских устоях. Такого термина, как ценовая политика, не существовало вовсе, так как цены – это одно, они не меняются, и каждому известно, что можно приобрести за 3 рубля 62 копейки, а политика – это совсем другое, это как бы незримая идеологически-логическая связь между неосторожно рассказанным анекдотом и возможными обидными последствиями. Но, несмотря ни на что, это было прекрасное время.
Я стоял возле почтового ящика и задумчиво созерцал извлечённый оттуда конверт. Не внушал мне доверия этот штемпель. Веяло от него чем-то до боли патриотическим. Ну да, она родная. Повестка в военкомат. Собственно, ничего экстраординарного она мне не сулила, в конце концов я офицер запаса, а не какой-то призывник. Да и почему бы не взглянуть на этот факт с другой стороны. Ведь лучший отдых – это смена обстановки или рода деятельности. А мне, если откровенно, несколько обрыдла производственная рутина. Да и на вверенном мне объекте не всё было ладно. Я, молодой специалист, только после института, вёл работы по прокладке подземных коммуникаций в небольшом городке. На фоне невысоких строений мои экскаваторы и бульдозеры выглядели динозаврами. Они-то меня и подвели. Подземная часть города была напичкана кабелями различного назначения, не указанными ни на каких схемах, да и проложено большинство из них было где-то в послевоенное время. Ну как не порвать. А вдоль узкой улочки мои механизаторы грунтом из траншеи «немножко» присыпали частный домик одной старушки. Она-то не видела, в больнице лежала, а как вышла и увидела, так обратно и вернулась. Зато моё созидательно-разрушительное творчество было прославлено в местной прессе, где фамилия моя соседствовала с эпитетами «пираты зеленой природы и телефонных сетей».
Взвесив все эти обстоятельства, я вновь взглянул на повестку.
– А не препоясать ли чресла, – подумал я с некоторой всё-таки долей патриотизма.
Надо сказать, военные комиссары в то время часто и назойливо доставали мирное население. Как-то неуютно им было без нас, сирых. Помню, потребовалась им моя комсомольская характеристика. Ну что же, пришёл я к секретарю объединенного комитета комсомола (была такая организация), говорю:
– Напиши характеристику, – а он:
– Сам пиши, потому как ты есть комсорг, а следовательно, сознательный.
Я вспомнил это прискорбное обстоятельство, а также то, что при вымогательстве членских вносов у своих членов на вопрос «А зачем?» я никогда не мог дать вразумительного ответа, вздохнул и пошёл писать:
Я был крестьянином, рабочим,
В семнадцатом я Зимний брал,
Кричал «УРА» что было мочи,
Когда с Антантой воевал.
***
Я не боялся вражьей пули,
Я грудью защищал страну,
Потом Давыдов и Нагульнов
Со мной подняли целину.
***
Я комсомольцем был хорошим,
На амбразуры грудью лез,
И до сих пор в моей прихожей
Лежит мой старенький обрез.
***
Пускал я под откос составы,
Взрывал мосты и брал Рейхстаг,
Покрыл себя я громкой славой
И орденами свой пиджак.
***
Я ДнепроГЭС недавно строил,
Разруху я восстановил,
Я многих премий удостоен,
Я в космосе намедни был…
***
Эх, дорогие генералы,
Прожил достойную жизнь я,
Вы б лучше пенсию мне дали
И не тревожили меня.
***
В принципе я был достаточно бесшабашным, но не безбашенным, и отдавать такую «характеристику» в военкомат пока не стал. Мне уже приходилось шутить с людьми, шуток не понимающими. К примеру, свою склонность к крамоле я часто вымещал в стенгазетах, которые выпускал и в школе, и в институте, и в стройотрядах, и на производстве. Вот и на военных сборах по окончании института я немного не учёл особенностей национальной службы, и в казарме повисла стенгазета с дружескими шаржами на наш командный состав и стихами следующего содержания:
Льются горькие женские слезы
Вперемежку с тоскливым дождём,
Не поведать ни рифмой, ни прозой,
Как мы стадом к вокзалу идём.
***
Дети, матери, жёны рыдают,
Свою злую судьбину коря,
Что поделаешь, нас отправляют
На три месяца в лагеря.
***
Здесь, к великому огорчению,
В потолок уже не поплевать,
Здесь другое у нас развлечение —
Сапогами асфальт трамбовать.
***
Ты штампуешь следы на плацу,
Выраженье придавши лицу,
И до носа приподнята грудь
С явным риском шею свернуть.
***
Услыхав зычный голос комбата,
Нет желанья ни пить, ни есть,
И охота до дома, до хаты,
Да с женою на печку залезть.
***
А когда, побывав в столовой,
Ты в казарме проводишь досуг
Тут стоит перегар перловый
И отменный портяночный дух.
***
Ну, а если серьёзно, не нужно
Нас о чем-либо долго просить,
Если надо служить, мы послужим,
Мы в конце-то концов из ГИСИ.
***
Вроде бы конец достаточно патриотичный, но комбат этого не оценил, сорвал ватман, скрутил в рулон, придав ему вид орудийного ствола и… нет, выстрела, конечно, не последовало, но перед всем строем довёл до моего понимания, что армия – это не то, чтобы это, а так точно! Вычислить меня как автора даже ему было несложно. Просто строевая песня нашего взвода также была моим творением и, если все курсанты нашего призыва синхронно трамбовали плац под «Не плачь, девчонка» или «Идёт солдат по городу», то наш взвод делал это под залихватскую мелодию Bony M «Распутин». А слова там были примерно такие:
