Тихо передвигается по степи табун бая Абакира, и так же тихо, в сладкой дреме, едет сзади табуна на саврасом молодом коньке пастух Омар.
Степь, как океан безбрежный, разлилась во все стороны, расплескалась причудливыми миражами и оглохла в палящем полуденном зное. Только маленькая серенькая птичка бозторгай [1], утонув в бездонной синеве неба, нарушает звонкой песней сонливую тишину бескрайних просторов.
Солнце июльское шибко греет – спать хочется. Сонь в степи – и в мыслях у Омара тоже сонь. Только одна мысль никогда не засыпает, пять лет возит ее с собой по степи за табуном Омар, – это мысль о хозяйской дочке, красавице Бийбал; тянется она тихо, сонно, как и табун скота, но не обрывается, не покидает его ни днем ни ночью…
Пять лет пасет Омар скот Абакира, пять лет получает плату, но от этого не стал богаче, и Бийбал все так же далека, как и в первый год. Много нужно отдать скота Абакиру, большой калым, чтобы смягчить сердце старика, чтобы взять Бийбал в жены.
Может быть, у Бийбал уже есть жених, Омар не знает, но кто запретит ему думать о милой кыз?… Часто в коротких пастушеских снах он видит ее своей женой, а себя богатым.
Абакир стар и глядит в закат дней. Знает Омар, что не оставит Абакир свою дочь без приданого, но тяжелой грядой между ним и Бийбал лежит закон предков – его не перескочишь ни на каком скакуне.
Старый работник Иса часто смеется над Омаром:
– Пастуху жениться так же легко, как пешему обогнать верхового…
Но Омар не обижается, бережливо носит свою думу о Бийбал и ждет счастья…
Летняя стоянка Абакира далеко на Ишиме, и бывать там приходится редко. Когда табун подходит к озеру Кара-Су, Омара навещает Иса, привозит небольшой турсук кумыса, немного мяса и хлеба. Но иногда вместо Исы приезжает Бийбал, и ее кумыс кажется Омару вкуснее. В такие дни у Омара праздник. Омар поет песни своей любимой, рассказывает все, что думал в одиночестве. И похвала Бийбал звучит как любимый напев.
Сегодня табун раскинулся на берегу озера Кара-Су, и Омар ждет.
Ах, если бы приехала Бийбал!..
Прощаясь в последний раз с Исой, Омар сказал ему, когда вновь будет у озера. Сегодня пастух вернулся к условленному месту, прошло полдня, а никого нет.
Омар часто становится на седло, делает руку козырьком и долго пристально смотрит в сторону своего аула. Левее, в зеленом кустарнике, видны юрты соседа Болдымбая, и только.
А вокруг – степь, степь, степь…
Под палящим полуденным солнцем она кажется мертвой.
Скучно…
«Разве к Болдымбаю съездить?» – думает Омар и решает, что ехать нельзя, что Бийбал может его не застать.
И опять Омар начинает дремать…
Вечером, когда за зеленой степной далью погасло солнце, к Омару приехал русский, переодетый в казахскую одежду.
Омар сначала не узнал его, думал – казах, но когда русский подъехал и сказал:
– Аман!.. Малджан аманба?… [2] – вышло немного картаво.
Омар засмеялся.
– Зачем копа надевал?
Русский улыбнулся в черную бороду:
– Своей нет – чужую наденешь…
А ночью разожгли сухой кизяк, кипятили в солдатском котелке чай, привезенный русским, разговаривали.
Лицо у Омара от огня желтое, у русского тоже желтое, густой бородой заросло, да под толстыми бровями отсветы огня в глазах.
Жаловался русский…
– Одну войну кончили, теперь другая началась промежду своими… Мы – красные, большевики: все мужики, рабочие – своим горбом которые, а они – белые: офицеры там разные, генералы, господа – «тюре» по-вашему… Вот разлад и пошел, когда свобода вышла… Мы за свое, а они за свое… Навроде вот как ты и хозяин твой. Ты пастух и подохнешь пастухом, а хозяин твой – буржуй – живет себе и никаких.
Не все Омар понимает, о чем рассказывает русский, молча ковыряет палкой горящий кизяк и с нетерпением ждет, когда закипит котелок.
Вокруг лежат бараны, козы, звучно посапывая, жуют жвачку.
Замолкает и русский на минуту, прислушиваясь, но в степи тихо и сонно…
Хочет русский досказать, чтобы понял Омар, почему между русскими война, – боль свою вылить.
– Господа – они хитры, – снова начинает он, раскуривая от уголька толстую цигарку, – забирают нас в солдаты, чтобы мы друг дружку били, а мы взяли да целым селом и не пошли… Спалили, голова! Все село спалили. Которых постреляли, а я вот убег, думаю к красным проехать… Они там вон, – на запад рукой махнул, – далеко… А тут белые, царя себе падшу – нового выбрали, Колчака… Была баба, двое ребят – как они теперь? Погинули, знать… – вздохнул глубоко и добавил: – Вот и воюем сами промежду себя за это. Отдохнет лошадь денек-два, а там подамся дальше. Наша все равно возьмет…
Омар поднял голову, взглянул в глаза русского.
– Шибко воевайт?…
– О-о-о… резня ж, голова, посуди сам: ежели наш попадет к ним, без церемонии шкуру сдирают и в могилку… Мозарка – понимаешь?… Ну и ихним тоже некоторым пощады не даем… Война!..
– О-ой пормой! – Омар понял, страшно стало. – Зашем такой бойна? Много народ кончал?
– Не счислить… шибко много… Коп!
Котелок начал брызгать, Омар встрепенулся.
– Шай… давай, сыпь…
Русский достал из сумки чай и щепотку бросил в котелок…
– Мало… Ишшо давай… много давай… Шай, жаксы! Хорошо!
Омару не часто приходится пить этот запашистый напиток.
