Елейные взгляды влюбленных послушников, обожающее восклицание твоего имени, восседание на алтаре почета, куда вознесли тебя достоинства, разительно выделяющие среди прочих… Не это ли вшито в гены людей? Стремление к повелению кучей преклоняющихся перед тобой особей? Последователи в гипнотической слепоте воспроизведут каждое движение твоего пальца. Сотни и тысячи веков, вся сущность примата, а затем человека сводилась к принуждению. Эта идея питает его, возбуждает и призывает к победоносным действиям. И если прежде таковым мог быть исключительно мужчина, то сегодня даже заикаться о подобном пошло. Вообще, если кто-то и должен поблагодарить двадцатый век, то именно женщины. Он принес им освобождение, даровал, наконец, права, рожденные в пытливых умах мыслителей Просвещения исключительно для мужчин. Сегодня женщина может править страной, быть госсекретарем США, владельцем контрольного пакета акций крупнейших компаний, влиятельным медиаменеджером, Марией Кьюри, Джоан Роулинг…
Но должна ли окружающая действительность формировать человека? Является ли отступником человек, не желающий подчиняться устоям противного ему общества? Или лишь незрелым ребенком? Не случится так, что в погоне за мечтой, нарушая устоявшуюся в этой стране мораль, наивная честолюбивая душа улетит в бездну? Мало кто осмеливается воевать с незыблемыми ценностями. И все же, неужели нет никакого права, ни одной возможности изменить постылые, убогие убеждения, которым единственное место в страницах истории средних веков? Когда несчастного Джордано Бруно сжигали на костре, вряд ли кто-то думал, что проповедуемая им «ересь» окажет влияние на развитие науки Нового времени. Древний грек проклял бы Коперника за разрушение его представления о Земле как центре Вселенной. Значит, истина, непреложная сегодня, под действием храбрых и пытливых умов вскоре может сжаться до размеров небольшого абзаца про забавные теории мира древних людей. Сумел ведь Эпиктет превратиться из раба в величайшую фигуру философской науки. Значит, есть у человека возможность изменить противное ему окружение, не растоптав действительно важных, священных ценностей, сохраняющих его совесть в чистоте.
Эти вопросы звонкими осколками осаждали ее молодую голову, день ото дня отягчая жизнь. Повергали в беспробудное уныние, затягивали ретивое сердце тусклыми дождевыми лоскутами, не позволяя вырваться угарному газу затяжной тоски. Его концентрация росла стремительно, лоскуты страха, нерешительности перед столь желанным полетом к солнцу все уплотнялись, а ужас прожить бездарную жизнь обрел смертельное дыхание ночных кошмаров. Прожито без малого целых восемнадцать лет. Возраст смешной, но не для нее, подстегиваемой взрывным гейзером, выбрасывающим маниакальное желание к броску на самую высоту. Она отчетливо чувствует каждый удар сердца, распознавая в нем очередной маленький толчок, приближающий ее к могиле. И каждый шажок подводит ее к гряде отчаяния, она знает, что когда-нибудь подойдет к ней вплотную, и тогда придется сделать безвозвратный выбор – остаться у ее подножия, и тихо умереть под одним из холмиков, либо пройти, сделав свой успех стрелой, пущенной в высмеивающих ее подростковый протест. Посмотрим, мягкотелые вы извращенцы собственных судеб, чья возьмет. Вам доступно лишь гаденькое злорадное хихиканье. Я тоже буду смеяться. Но потом, когда окажусь на самой вершине признания, когда мои поступки будут определять судьбу всей моей родины, любовь к которой доставляет мне столько страданий, но я их вынесу. Вынесу, потому что у меня, в отличие от вас, есть разум и власть выбирать, поддаться ли отчаянию или стойко перенести невзгоды. Я выбрала. И смеяться буду не над вами – вы для этого слишком ничтожны – а над идиотски свистящими ветрами, надеявшимися сбить меня с курса. Сбить можно того, кто не поправляет паруса, я же сумею выставить их так, чтобы враждебные ветры стали мне попутными. Вы, женщины, некогда такие же молодые мечтательницы, как сейчас я, посмеете упрекать меня в недостойном поведении? Бедные мои, чей весь мир, вся жизнь, все бытие ограничено обеденным столом, не обрадуетесь за меня, когда клокочущая во мне ярость превратит меня в вашего женского Мартина Лютера Кинга? Вы посмеете не обрести в моем лице пример женщины, давшей пользу своей стране? Когда время подведет меня к гряде отчаяния, я перейду ее, и пусть позор заклеймит меня, если я не достигну мечты, если не послужу вам примером того, что бездну бесславной жизни можно преодолеть, сохранив добродетель, и оставшись тем правильным человеком, о формуле которого двадцать пять веков рассуждают философы.
