Реконструкция целостной картины мира
Тогда
Краевск
Пурга улеглась. В теплом фонарном свете казалось, что все вокруг покрыто толстым слоем розоватого сливочного крема. Город зажмурился, опустил веки-шторы, и только они – темная двуглавая фигура – нарушали ночное спокойствие. Отец молчал, Варя тоже: устала спорить. Горячее ото сна лицо резал январский холод. Вдох-выдох, скрип снега под промокшими летними кроссовками. Ветер забирался под подол Вариной ночной рубашки, и ледяными ладонями шарил по бедрам и животу. Отцовские пальцы крепко держали ее за руку, как будто он верил, что она решит убежать, несмотря на то, что они проходили через это множество раз: менялась только толщина запястья в его цепкой хватке. Они добрались до молитвенного дома. Отец не сразу попал ключом в замок. Повозился, навалился сверху, смог, наконец, открыть. Варвара машинально перекрестилась. Остро ощутила отсутствие белья под ночнушкой, перекрестилась снова. Вперед – по темному коридору, мимо трапезной, мимо класса приходской школы. У алтаря было темно, только в окна падал холодный уличный свет. В полумраке не видны были лица святых, едва заметно мерцали золотые оклады. Отец опустился на колени, потянул ее за собой. Все совершалось неправильно: он не надел облачения, пелену не снял со святого Престола, и начал громко, неистово молится.
– Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится, речет Господеви: Заступник мой еси и Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него, – он читал, крестился и крестил Варвару, – Яко Той избавит тя от сети ловчи и от словесе мятежна: плещма Своима осенит тя, и под криле Его надеешися: оружием обыдет тя истина Его…
Варвара повторяла за отцом, потому что знала, что иначе он ее не отпустит. Голос в ее голове тоже молился, тоже повторял за отцом. Голос, который Варвара считала богом, голос, который отец называл дьяволом.
Столица
Мама всегда говорила с ним, как со взрослым. Олегу было девять, когда она, подложив на стул несколько толстых книг, посадила его за стол в своем кабинете и спросила:
– Скажи мне, ты уже взрослый, как ты считаешь?
– Взрослый, – ответил Олег.
– Значит, умеешь хранить секреты? Могу я доверить тебе кое-что важное?
Олегу казалось, что они просто играют, что эта серьезная торжественность всего лишь очередное мамино дурачество.
Мама проверила дверь, задернула шторы, погрузив комнату в полумрак. Она щелкнула выключателем настольной лампы и наклонилась к Олегу. Ее волосы коснулись его руки, покрытой корочками от расчесанных комариных укусов, было щекотно, но Олег не пошевелился. Вдохнул ее запах: странный, горьковато-сладкий, ни на что не похожий.
– Твой отец считает, что ты еще слишком маленький. Но мне было столько же, сколько тебе сейчас, когда моя мама показала мне это.
Из потрепанной лазурно-голубой папки она достала тоненькую пеструю книжку, и Олег сразу понял, что это не учебник, не энциклопедия, не какая-нибудь книга рецептов. Обложку украшали причудливые рисунки и узоры, которые совсем не были похожи на схематичные изображения на постерах, вывесках или на схемы в “Природоведении” за третий класс. Это было оно, то самое, запрещенное.
– Ты знаешь, что это? – спросила мама.
Сначала Олег хотел соврать. Все в нем сопротивлялось признанию. Его учили, что это плохо, бессмысленно, а главное – запрещено. Его учили, что если он где-то встретит подобное, то должен обязательно донести. А вдруг это проверка? Вдруг мама хочет убедиться, что он хороший и послушный мальчик? Если он признается, что перед ним искусственное, не заберет ли она книжку, в которую Олегу до дрожи в пальцах хотелось заглянуть? Или, хуже того, не должен ли он будет донести на маму?
– Не бойся, скажи мне, – мама приобняла его за плечи.
Олег решился.
– Знаю.
– Ты уже видел такое раньше?
Он покачал головой. Протянул руку, коснулся шероховатой обложки, так не похожей на снежно-белые страницы обычных книг, и открыл ее.
Книга сказок стала первым предметом искусственного, который Олег видел в своей жизни. Он часами рассматривал странные, замысловатые иллюстрации, читал удивительные истории. Не мог поверить, что сюжеты придумали взрослые люди: такие фантазии были разрешены малышам до двенадцати лет. Потом, вместе с получением паспорта, приходила ответственность: придумывание приравнивалось к созданию предмета искусственной значимости. А искусственное было запрещено. Почему запрещено Олег раньше не задумывался, не представлял даже, что чего-то в его жизни не хватает.
Запрет объясняли по-разному. Говорили, что это бессмысленная трата человеческого ресурса, не приводящая ни к какому реальному результату, что человек, демонстрирующий сотворенное им, ставит себя выше других, подобное творить не умеющих. Церковники утверждали, что творя, человек уподобляет себя богу, и вопрошали: не просто так ведь в слове припрятан корень искушать?
Олег искусился быстро и окончательно. Он изучил все, что сохранила мама, так и не проболтавшись об увиденном никому, даже самому лучшему другу. Вместо «Отче наш» Олег зубрил имена художников и писателей. Мама рассказывала ему о картинах, которые никогда не видела и о книгах, которые никогда не читала, о музыке, которую никогда не слышала.
