Священное число два. Верховная жрица не наблюдает и не живет, лишь тонко дышит, отражая для водной глади луну. Чтобы разглядеть аромат понимания, нужно поднести зеркало и уравнять значения между собой. Верховная жрица – тяжелая внутренняя сила, ограниченная только тем, что изначально заперто в сознании маленького мира, созданного небом и водой – Ях и Ве, и две сильнейший стихии – это не просто могущество близнецов, сила так называемого добра и зла, опять же, зависимая от мира и скованная в рамки того, что именно люди наделили добром и злом. Как человек, я не могу выйти из тюрьмы животного организма и вложить через буквы инородное чувство, поэтому нам – или же им – остается лишь сухо воспринимать – так было.
Прежде всего были имена. И имена говорили о быте. Сущности назывались глаголами, известными только существительным.
Ях и Ве. Не столько прототипы, сколько родители-близнецы всего, что окружает иерархию дьяволов и серафимов относительно новой земли, Мус. Ях, горящая желаниями и воодушевленная изобилием чувств, рассаживала цветы повсюду, не заботясь о том, что, срывая, она отнимает их с корнями и обрекает на гибель. «Рожден – умрет». Так было со всеми мирами и существами, которые Ях создавала, а Ве, наблюдающий за непокорной горе-матерью, складывал на коленях каждую гнилую попытку, ветку, запоминая и усваивая, точно пищу, ее изгибы и неровности.
Так было несколько мгновений, ведь прежде, чем появилась секунда, был миг – и был Ве, отчего-то смущенный поведением блаженной и беспечной Ях, яркой, как небесное светило, и сильной, как черная материя; а близнец чувствовал, что когда-то Ях, солнечная королева, прожжет корень и его существования. Но для того, чтобы стать солнечной королевой, Ях пришлось создать солнце – первое, что не жило и не развивалось, но было, как будто вечное и влитое в саму вечность, жаркое, сравнимое только с градусом тела близнецов, и сухое, совсем не похожее на все предыдущее, имеющее золотую кровь, имеющее пустоту и лишенное души, а потому скучное и печальное, будто к этому прикоснулся Ве. Ях разглядывала переливающиеся гранатами искры и говорила: «Я создам эти гранаты, которыми сияет светило».
Она неизменно продолжала действовать. Ве протянул руку; все, что было на его коленях ранее, упало и рассыпалось, улетая воспоминаниями вдаль; и когда он прикоснулся к светилу, блаженно-голубое мерцание стало былью: так появилась луна. Ве виноватый, стесненный, а Ях искренняя, смешная в доступном понимании поставленной комедии, но ее понимание не знало границ и двигало их, чувства сливались воедино с миром, не готовые промолчать о том, о чем можно было сказать. И ей захотелось прибегнуть к лучшему творению, щедрому, настоящему: создать таких же замечательных и способных на любовь… нет, создать любовь для таких же замечательных и способных на нее… кого? Ях долго думала, пока Ве не сказал: «Нас».
Близнец, безупречный в печальной скорби, отражении, мысли, и его сестра, безупречная в понимании любви, льющая в горла тысячам попыток умение жить. Только ничто не оправдывало ожиданий.
В первый раз Ях создала крупный багровый шар, и она рассердилась, что тот получился пустым и неинтересным, похожим на предыдущее светило, только с маленькими вкраплениями, и, вздыхая, сделала шаг назад, с надеждой посмотрев на Ве: одно его движение создало прекрасную луну. «Померк, – подытожила Ях, – значит, это – Померкурий. Хорошо. Я создам кое-что новое, вложу всю свою душу в создание этой планеты, м-м, придумала, пусть по венам моим льется пламя! Венера…» – и, собрав волю в сердцевине, простонав, она выразила чувства в розовом шаре, горящем и уступающем только светилу. Но и то не оправдало ожиданий, а только сильно ухудшило состояние создательницы; пылающее тело, парящее в просторе неба, вымученное и бессмертное, совсем не такое, каким хотела видеть его Ях.
Расстроенная, она снова посмотрела на Ве. «Жар уничтожает мир, твой холод – прекращает рождение; что мне сделать, чтобы создать место, где будут гранаты? Это должно быть поразительное пространство, полное разнообразий и тех, кто сможет принести мне драгоценные камни. Они должны слушаться меня, как все те, что были до, но разве это правильно? Разве правильно, что я наделяла их волей, которой они так глупо распоряжались, следуя лишь взвешенным решениям, а не тому, что велит душа…»
«Ях, – Ве положил руку на ее плечо, – ты забыла, что никому не создавала самоосознание».
«Самосознание».
«Нет, самоосознание. Душу. И ты не сможешь подарить слепому глаза, не ограничивая его зрения. Если ты решишь внести в сознание воспоминания о существовании чего-то за пределами зрения, как ты утолишь зависть и голод по чувству, как победишь холод от отсутствия тепла?»
Ях молчаливо обдумывала вопрос, пока не сказала: «Возьми меня за руку. Ты – противоречивое добро и полностью подходящая мне печаль, а я – твой ледяной пожар, пустая полнота, замкнутая в просторе. Мы восполним друг друга, как единственные души, чтобы я раздробила огонь себя на тысячи других бессмысленных детей, даря им любовь…»
