Пятница, 1 октября 1976 года. Вечер
Москва, проспект Вернадского
Осень качается в зыбкой ничьей – вянущая зелень уступает скорбной желтизне. Выцветшие, иссохшие листья опадают, беззвучно кружась – и запускают печальные ассоциации.
Всё сущее тленно, стало быть, тщетно. Имея разум, сложно смириться с окончательностью бытия. Разве души человечьи не подобны облетевшей листве, шуршащей под ногами? Проклюнувшись в детстве, распустившись в юности, отзеленев… И в жухлый опад?
Меланхолично глянув в вышнюю синь, подернутую пухлыми облачками, я дернул уголком рта:
«Тебе ли горевать, попаданец?»
Дрожал на ветке седой, морщинистый листок, треплемый ветром жизни. Вот-вот слетит, порхая в последнем штопоре! И вдруг – та-там! – снова зацвел…
– Миха!
Всю философскую маету разом выдуло из головы – грузной трусцой перебегая улицу Кравченко, меня догонял Андрюха Жуков. Всё такой же шумный, налитой здоровьем увалень с румянцем во всю пухлую щеку. Суровые будни студента МАДИ ничуть не убавили в нем озорного жизнелюбия.
– Здорово, первокур! – шумно налетел Дюха, мигом создавая вокруг себя зону хаоса. – Тоже к Альке?
– К Тимоше, – коварно ухмыльнулся я, но проверка на ревность не зашла – одноклассник лишь отмахнулся своим драгоценным «Грюндигом».
– А мы на «картошку» ездили! – радостно выпалил он. – Только вернулись, недели не прошло. Знакомился с курсом в естественной обстановке! И с преподами – нормальные дядьки, кстати. Ха-ха-ха! Представляешь, – еще сильней оживился Дюша, – я вчера декана не узнал! Весь такой из себя, при галстуке, а я-то привык, что он в фуфайке, да в сапожищах… – внезапно остановившись, Андрей смерил взглядом «плюсик» – высотный Дом студента. – Так это они здесь, что ли? Ничё себе… – уважительно затянул он, тут же расплываясь в умиленной улыбке: – А Тимоша хитренькая такая! Даже не сказала, что в МГУ поступает! Я на нее обиделся тогда… Целый час не разговаривал! А Ефимова? Тоже… штучка! «Ой, боюсь! Ой, не сдам!» Ага… Я чуть не оглох, когда они звонить соизволили! Визжат, орут, рыдают… «Прошли! Прошли!»
– Праздник у людей, – улыбнулся я. – Пиршество духа. Сам не ожидал, что решатся! Нет, молодцы девчонки. Я теперь в универ мимо филфака хожу – знакомые личики!
– Будто перешел в одиннадцатый! – хохотнул Дюха, начиная понемногу суетиться и вздрагивать, будто в ознобе.
– Давно Зиночку не видел? – понимающе спросил я.
– Больше месяца, – вытолкнул Жуков. – Знаешь, такое ощущение дурацкое… Боюсь!
– Этот страх лечится…
Я вошел в стеклянный вестибюль ДСВ и резво одолел пару ступенек. За столом, напротив полочек для писем, восседала вахтерша – величественная, неприступная бабуся в очках и в платочке, отдаленно смахивая на Авдотью Никитичну.
– Здрасьте, теть Дусь! – сказал задушевно.
– Здра-авствуй, Миша! – пропела вахтерша.
Я не однажды миновывал Евдокию Панасовну, не имея в кармане даже временного пропуска. Но и мысли не допускал, будто причиной тому – мощь моего обаяния. Не-ет… Наверняка вахтерша сотрудничает с КГБ, и ее там просветили насчет студента Гарина. Однако и наглеть, изображая особо важную персону, тоже не комильфо.
– Нам бы в тринадцать-ноль-пятую… – я подпустил в голос заискивающих ноток.
– А шо там? – дюже заинтересовалась тетя Дуся.
– День рождения! – провозглашаю торжественно.
– Да-а? У Тимофеевой, что ли? Или… темненькая такая… У Ефимовой?
– У меня, – скромно улыбнулся я.
– Поздравля-яю! – залучилась бойкая старушка. – Проходите.
Из лифтового холла вынесся торопливый, сбивчивый цокот каблучков.
– Ой, Мишечка!
Альбинка, донашивавшая коричневое школьное платье, с налету обняла меня и поцеловала. Дюху, уморительно тянувшегося губами, она шутливо отпихнула.
– С Зинулькой будешь лизаться!
– Ага-а… – заныл Жуков жалобно. – Дождешься от нее!
– Дождешься! – рассмеялась девушка. Дернувшись, она крикнула, вытягиваясь и взмахивая рукой: – Ой, подождите, подождите! Не закрывайте!
Поднажав, мы успели втиснуться в кабину лифта.
– Вам на какой? – добродушно буркнул крупногабаритный студент, подтягивая к себе сумку-чувал.
– Ой, на тринадцатый!
Громила с пожитками вышел на пятом, и лифт с облегчением вознесся на «девчачий» этаж.
– Сюда! – Альбина свернула в коридор «Г», болтая и крутясь: – Мы вас из окна увидели, и девчонки меня послали, чтоб тетю Дусю умаслить! А вы уже…
– Мишечка! Мишечка! – шлепая тапками, подбежала Маша. Индийские джинсы-клеш и длинный кардиган, наброшенный на пышный батничек, «старили» ее, прибавляя пару-тройку лет, а умелый макияж закреплял «взрослое» впечатление.
– Машечка! Машечка! – отвечал я, смеясь и платонически тиская близняшку. – А Светланка где?
– В анатомичке! – испуганно округлила глаза Шевелёва. – У-ужас! Я туда как-то заглянула разок – и мне дурно стало. А Светке хоть бы хны. Зубрит латынь и копается в этих… в организмах! «Тебе разве не противно?», спрашиваю, а она, удивленно так: «Я же, говорит, в перчатках!» Представляешь?! Светка сказала, чтобы без нее начинали… Пошли, пошли!
– Иду, иду!
Меня переполняло знакомое приятное нетерпение, когда ты возвращаешься после летних каникул, и встречаешь одноклассников, всё таких же – и немного других. Подросших, загорелых, отъевшихся на фруктах-овощах. А я своих школьных подружек месяца два не видел точно!
